 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
должна ли защита пострадавшего быть настолько приоритетной, что какие бы то ни было нужды или
потребности (сексуального) агрессора принципиально не учитываются и исключаются из
терапевтической среды, — или лучше упразднить дихотомию жертва—виновник, что позволило бы
понять и терапевтически переработать проблему, ориентируясь на отношения.
В приведенном нами примере ничего не говорится о том, как действует психотерапевт. Легко
представить себе, какие трудности могут здесь возникнуть у него, если он, скажем, чувствует свою
ответственность — терапевтическую и моральную — перед всеми членами семьи, но одновременно
подозревает, что ему не привлечь отчима, не задев при этом чувства и права юной девушки. Кроме того,
психотерапевт вынужден думать не только о конфликте с семьей клиентов, но и о конфликте с его
собственной профессиональной системой отношений (перспектива 3). Терапевтические установки
соответствующего учреждения или терапевтического коллектива в какой-то мере ограничивают
психотерапевта в выборе пути, который он считает правильным. Так, в случаях тяжкого сексуального
насилия над ребенком ставится вопрос о том, что о такой ситуации психотерапевт обязан сообщить в
юридические инстанции, об уголовном преследовании, а также удалении из семьи кого-то из ее членов
— ребенка или агрессора. Все эти возможные меры необходимо осознанно взвесить на предмет их
прогнозируемых последствий — и позитивных, и в первую очередь негативных. Таким образом,
рефлексия осуществляется уже в общественной перспективе (перспектива 4). Именно наличие здесь
юридических рамок может поставить перед психотерапевтом дополнительные вопросы, на которые
приходится отвечать в свете этических принципов (перспектива 5).
Еще более остро встают этические проблемы и дилеммы, если с самого начала использовать
подход 4-х принципов (Beauchamp & Childress, 1989) (ср. раздел 3).
Здесь можно определить два главных этических «центра тяжести».
(1) Этический конфликт может возникнуть между, с одной стороны, обязанностью
психотерапевта уважать автономию молодой девушки и формы ее выражения — здесь: отказ вступать в
контакт с отчимом, — а с другой стороны, ожиданием, что, может быть, наиболее полезной терапией
для девушки было бы — восстановить контакт с отчимом с целью переработки этой проблемы.
(2) Еще один этический конфликт может возникнуть между желанием девушки избежать
контакта с отчимом и его потребностью (которая вполне возможна), со своей стороны быть понятым, не
быть осужденным со стороны семьи и изгнанным из нее (a). Этот конфликт можно еще расширить, если
исходить из заинтересованности всех членов семьи — за исключением дочери — в сохранении семьи в
ее прежней форме (b). Таким образом, мы видим дилемму между первым принципом — уважением
автономии одного — и четвертым принципом — справедливостью: конфликт между интересами двух
людей, отчима и падчерицы (a), или соответственно (b) между интересами одного (девушки) и
интересами остальных членов семьи. Эта констелляция не привела бы к дилемме только в одном-
единственном случае: если бы был введен дополнительный этический принцип терапии, а именно, что
интересы детей и подростков в целом должны пользоваться защитой и приоритетом по отношению к
таковым взрослых (ср. конвенция ООН о правах детей: Gohen & Naimark, 1991). Можно было бы ввести
и еще один принцип — подобный по структуре, но не по содержанию: потребности именно того, кто
является объектом сексуального злоупотребления — будь то ребенок или взрослый, — должны
учитываться с безусловным преимуществом по сравнению с интересами тех, кто осуществляет это
злоупотребление.
Какие же этические проблемы характерны для начинающих психотерапевтов? В Австрии в
течение целого блока семинаров по этике, проводимых в рамках учебного плана по специализации в
клинической психологии/психологии здоровья, с 1992 г. проблемы принятия решения нередко
обсуждаются в ходе разбора отдельных затруднительных случаев из практики психоонкологического
обслуживания. Так, клинический психолог встает перед проблемой, когда пациент в своих отчаянных
поисках помощи хватается и за такие терапевтические предложения, последствия которых
представляются более чем сомнительными, а иногда и вредными для здоровья. Эта дилемма облекается
для психолога в форму вопроса: «Что я должен делать — оставить пациенту его веру в иррациональное
исцеление или правдиво сообщить ему о ситуации?» Конфликт становится еще более острым, если ради
«необычной терапии» упускается лечение с доказанным терапевтическим воздействием. Другой пример
наглядно демонстрирует столь же характерную проблемную констелляцию: довольно непродуктивная
кооперация между (и внутри) учреждениями здравоохранения и социального обеспечения. После
тяжелого несчастного случая по окончании стационарного лечения пациент отпускается из больницы и
«переводится» в специальное здание для выздоравливающих. По причине очень ограниченных
возможностей обеспечения в таком доме у лабильного в плане здоровья человека уже очень скоро
