 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
значительного художественного произведения, его оформление часто является относительно
кратковременным актом величайшего напряжения и подъ¸ма всех духовных и физических сил.
Обобщая свой опыт сценического творчества, Станиславский писал: «Я понял, что творчество —
это прежде всего полная сосредоточенность всей духовной и физической природы. Оно охватывает не
только зрение и слух и все пять чувств человека, оно захватывает помимо того и тело, и душу, и разум,
и чувство, волю и память, воображение» («Моя жизнь в искусстве»).
Только в моменты или периоды такой величайшей сосредоточенности, собранности и подъ¸ма
можно создать что-то действительно значительное. Они-то обычно и переживаются как моменты
вдохновения. Такие периоды наступают по большей части после более или менее продолжительной
подготовительной работы и более или менее длительного периода, в течение которого брошенные
когда-то семена исподволь зреют; сами же они неизбежно непродолжительны. Они приносят озар¸нное
пламенем особенно интенсивного переживания завершение и осуществление тому, что раньше сплошь
и рядом более или менее долго подготовлялось и зрело.
В тех случаях, когда автору его композиционный замысел уда¸тся, художественное
произведение оказывается таким заверш¸нным и совершенным целым — как бы самостоятельным
миром, в котором каждое действующее лицо определяется из своих взаимоотношений с другими
действующими лицами того же художественного произведения, внутри него, независимо от каких-либо
квалификаций, которые делались бы автором от себя со стороны, извне по отношению к
художественному произведению.
Если при этом внутренняя логика характера раскрывается уже в исходных ситуациях,
дальнейшее развитие действия может приобрести такую внутреннюю необходимость, что самим
художником его творение будет восприниматься как нечто от него независимое. Именно так нередко
воспринимают свои творения крупнейшие художники. В ответ на сделанный ему как-то упр¸к, что он
слишком жестоко поступил с Анной Карениной, заставив е¸ покончить жизнь под поездом, Л. Н.
Толстой сказал: «Это мнение напоминает мне случай, бывший с Пушкиным. Однажды он сказал кому-
то из своих приятелей: «Представь, какую штуку сыграла со мной Татьяна. Она — замуж вышла! Этого
я никак не ожидал от не¸». То же самое и я могу сказать про Анну Каренину. Вообще герои и героини
мои делают иногда такие штуки, каких я не желал бы. Они делают то, что должны делать в
действительной жизни и как бывает в действительной жизни, а не то, что мне хочется». [«Толстовский
ежегодник», М. 1912, стр. 58.]
Можно привести ещ¸ целый ряд аналогичных высказываний.
Тургенев говорит о героях своего романа «Отцы и дети»: «Я все эти лица рисовал, как бы я
рисовал грибы, листья, деревья: намозолили мне они глаза, и я принялся чертить».
Диккенс говорил: «Я не сочиняю содержание книги, но вижу его и записываю».
Теккерей как-то сказал: «Я был крайне удивл¸н замечаниями, которые делались некоторыми из
моих героев. Казалось, какая-то невидимая сила двигала моим пером. Действующее лицо говорит что-
нибудь или делает, а я задаю себе вопрос: «Как он, ч¸рт возьми, додумался до этого...».
На сделанный ему упр¸к в том, что высказывания его героев мало поэтичны, Бомарше ответил:
«Я в этом не виноват и должен сознаться, что, сочиняя, я веду с моими героями непрерывно самый
оживл¸нный разговор. Я, например, кричу: «Берегись, Фигаро, граф вс¸ знает: — Ах, графиня, это
неосторожно с Вашей стороны: — Живо, живо, спасайся, маленький паж». А затем я лишь записываю
то, что они мне отвечают».
Аналогичные факты встречаются и в других областях художественного творчества. Так, Гуно
говорил о себе: «Я слышу пение моих героев с такою же ясностью, как я вижу окружающие меня
предметы, и эта ясность повергает меня в род блаженства...».
Так действующие лица художественного произведения в силу внутренней необходимости, с
которой развивается действие и раскрывается их характер, живут своей собственной жизнью, которая и
самим художником воспринимается как независимая от него. С таким восприятием объективности,
подлинности созданного художником мира естественно сочетается реальность и интенсивность чувств
художника по отношению к действующим лицам, живущим в его творениях. Имеется немало
свидетельств того, как ярки иногда бывают эти чувства.
Различные города Франции были для О. де Бальзака прежде всего местом жительства того или
иного из его героев. Отправляясь в Гренобль, Бальзак сказал как-то: «Я буду в Гренобле, где жив¸т
Бенасси», а уезжая в Алансон, заявил: «Я еду в Алансон, где жив¸т госпожа Кармон». П. И. Чайковский,
закончив (в Италии) «Пиковую даму», переехал в другой город, так как не пожелал дольше жить в том
городе, где умер Герман. «По окончании одного из своих произведений с печальным концом Ч. Диккенс
