 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
воспринимается как более агрессивный жест, чем раскрытые и обращенные к нему ладони.
Покачивание головой, наклон ее к плечу или в сторону собеседника всегда считаются явными
признаками интереса. Помещенные же на бедра руки чаще всего выражают чувство власти или
доминирования.
Свои чувства мы выражаем и телодвижениями.
Например, человек проявляет по отношению к
другому большую открытость, если стоит к нему лицом, а не боком. Неприязнь у сидящего человека
проявляется в напряжении тела; наоборот, расслабление тела и наклон вперед выражают симпатию.
Прикосновение у представителей разных культур имеет разное значение. Оно является
неотъемлемым элементом коммуникации в Африке, на Среднем Востоке и в большинстве стран с
латинской культурой. Один наблюдатель подсчитал, что пара, сидящая за столиком ресторана в
Париже, за один час совершает в среднем 110 взаимных прикосновений, в Лондоне — ни одного, а в
Джексонвилле (США) — около восьми. Похоже, что в США прикосновение имеет особое значение:
одна женщина, выпрашивавшая у прохожих монетки в 25 центов, набрала их гораздо больше, когда
дотрагивалась при этом до их руки, нежели в том случае, когда выражала свою просьбу только словами
(Kleinke, 1977).
Голос тоже выражает чувства. Так, спокойный и солидный голос снимает напряжение и
пробуждает интерес, а «взвинченный» — воспринимается как признак агрессивности.
Метакоммуникация
«Коммуникация — это единое целое». Как отмечает Б¸рдуистелл (Birdwhistell), «люди, по сути
дела, между собой не общаются. Они лишь участвуют в коммуникации», в которой язык вербальный
неотделим от языка невербального. Последний служит дополнением к первому и усиливает его. По
оценке Мерабяна (Mehrabian, 1972), только 7% содержания сообщений передается смыслом слов, в то
время как 38% информации определяется тем, как эти слова произносятся, и 55% — выражением лица.
В любой момент времени стиль коммуникации уже сам по себе составляет сообщение, указывая на то,
как следует понимать сообщаемое. Речь в этом случае идет о метакоммуникации, т. е. о «коммуникации
над коммуникацией».
Нередко бывает так, что разные аспекты сообщения противоречат друг другу. Дети, однако,
очень быстро постигают «правила, позволяющие изменять правила». Так, ребенок будет смеяться,
выслушивая ласковые слова, произносимые грубым голосом. Точно так же он глубже почувствует
сделанное ему порицание, если оно будет сопровождаться широкой улыбкой, а не нахмуриванием
бровей.
Бейтсон [1] (Bateson, 1972) показал, что мы можем оказаться в ситуации «двойного
принуждения», когда у нас нет никакого приемлемого выбора (см. документ 11.11). Так обстоит дело с
ребенком, к которому на людях мать выказывает пылкую любовь, а на самом деле испытывает к нему
враждебность. Таким образом, мать ставит ребенка в ситуацию двойного принуждения, когда он
должен выбирать, вести ли себя с ней как с любящей матерью, зная, что всякий знак нежности с его
стороны встретит лишь безразличие, или же вообще не реагировать на любвеобильное поведение
матери на людях, рискуя тем самым прослыть бесчувственным (рис. 11.10). «Таким образом, ребенок
несет наказание и за то, что он истолковывает поведение своей матери правильно, и за то, что он
истолковывает его неверно» [2]. По мнению Бейтсона, поведение шизофреника, по-видимому,
обусловлено его неспособностью различать при коммуникации два аспекта сообщения, что исключает
для него общение на метакоммуникационном уровне. Мы вернемся к этому вопросу в следующей главе.
[1:
Б¸рдуистелл, Бейтсон и Уоцлэвик принадлежат к направлению так называемой «новой
коммуникации», рассматривающему коммуникацию скорее как оркестр, в котором каждый человек
«играет всем своим телом», нежели как телеграф, служащий для простой передачи вербального
сообщения одним человеком другому. (См. La nouvelle communication, Paris, Ed. du Seuil, 1981.)
2: Этот пример, однако, не следует путать с ситуацией «матери-палача» и «ребенка-жертвы».
Поведение матери можно понять лишь в том случае, если учесть, что она сама оказывается в ситуации
«двойного принуждения».]
Рис. 11.10. С самого раннего возраста ребенок учится расшифровывать двоякий смысл того, что
ему говорят, заключенный, с одной стороны, в самих словах, а с другой — в том, как эти слова будут
сказаны. Как полагает Бейтсон, ребенок-шизофреник этого делать не может.
