 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
чем обычно думают; поэтому их осознание весьма важно для «психического здоровья партнеров, идет
ли речь об отдельных людях, семьях, обществах или нациях». Вот несколько примеров, взятых из
разных работ этого автора.
Первый пример — рецепт парадоксальной материнской коммуникации, который предлагает
Гринсберг. Подарите своему сыну две спортивные рубашки. Как только он в первый раз наденет одну
из них, печально на него посмотрите и произнесите проникновенным голосом: «А другая, — она тебе не
нравится?»
Другой пример показывает, что двойное принуждение можно понять в рамках системы, в
которой не только «любая модель вызывает реакцию», но где «сама эта реакция упрочивает общую
схему».
«Представим себе, что отец-алкоголик начинает вдруг запутывать своих детей, требуя от них,
чтобы они относились к нему как к любящему и нежному отцу, а не как к злому и жестокому пьянице,
каковым он на самом деле и является. Теперь дети не должны обнаруживать страх, когда отец
возвращается домой пьяным и угрожает им, так что им ничего не остается делать, как скрывать свое
истинное отношение к нему и соглашаться на притворство. Но предположим, что после того, как они в
этом преуспели, отец вдруг обвиняет их в том, что они, скрывая свой страх, обманывают его, т. е.
обвиняет именно в том поведении, которое сам навязал им своим террором. Если дети теперь
обнаружат страх, они будут наказаны, так как своим поведением напомнят отцу, что он опасный
алкоголик; если же они скроют страх, их накажут за «неискренность»; а если они попытаются
протестовать и установить метакоммуникацию (например, говоря отцу: «Посмотри, что ты с нами
делаешь!..»), они рискуют подвергнуться наказанию за «дерзость». Положение действительно
невыносимое. Если вдруг кто-нибудь из детей решит выйти из него, притворившись, что видел дома
«громадную черную гориллу, извергающую огонь», отец вполне может заподозрить ребенка в
галлюцинациях. Любопытно, однако, что в данном контексте такое поведение, пожалуй, единственно
возможное. В сообщении ребенка не содержится ни прямого указания на отца, ни отрицания
причастности отца к ситуации; другими словами, ребенок указывает теперь причину своего страха, но
делает это, как бы подразумевая, что причина страха совсем иная. Поскольку никаких черных горилл
поблизости нет, ребенок по сути дела говорит: «Ты кажешься мне опасным зверем, от которого пахнет
алкоголем»; но в то же самое время он отрицает это утверждение, прибегая к невинной метафоре. Один
парадокс противоречит другому, и отец оказывается загнанным в угол. Он не может больше
принуждать ребенка скрывать страх, поскольку тот боится не его, а какого-то воображаемого существа.
Не может он и изобличить ребенка в фантазировании, ибо тогда он должен будет признать, что он
похож на опасного зверя, а вернее, что он сам и есть этот зверь».
Приведем, наконец, последний пример, показывающий, как попадают в ловушку после
расшифровки сообщений, сделанных партнерами, что «уменьшает число возможных последующих
ударов».
«Мать звонит психиатру по поводу своей дочери, страдающей шизофренией; она жалуется, что у
девушки начался рецидив заболевания. Девять шансов из десяти за то, что эти слова матери просто
означают: дочь выказала матери свою независимость и кое-что ей «ответила». Например, дочь недавно
переехала на новую квартиру, чтобы жить отдельно, что не совсем согласовывалось с планами матери.
Врач попросил мать привести пример «аномального» поведения дочери. Мать ответила: «Ну вот,
сегодня я хотела, чтобы она пришла ко мне обедать, и у нас было крупное объяснение, так как она
сказала, что не хочет». Когда врач спросил, чем кончилось это объяснение, мать с некоторым
раздражением ответила: «Ну, конечно же, я убедила ее прийти, потому что знаю, что на самом деле она
хотела прийти, и у нее никогда не хватает духу отказать мне». Отказ дочери означает для матери, что на
самом деле та хочет прийти, так как мать лучше ее знает, что происходит у той в «больном сознании»;
согласие же дочери означает для матери лишь то, что у той никогда не хватает духу отказать. Таким
образом, мать и дочь оказались жертвами парадоксального наклеивания ярлыков на сообщения».
Столкнувшись с невыносимой абсурдностью ситуации, человек, не способный к
метакоммуникации, может обнаружить одну из следующих реакций:
1. У него может сложиться впечатление, что какие-то существенные элементы ситуации от него
ускользают, не позволяя ему уловить ее скрытый смысл, который другие, похоже, находят логичным и
связным. В результате его охватывает потребность выявить эти элементы, и он кончает тем, что
начинает принимать за них самые безобидные факты, не имеющие к ситуации существенного
отношения.
2. Человек может реагировать на озадачивающую его логику ситуации, подчинившись всем ее
