 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
воля и моральные чувства, способствует возникновению стойких убеждений и идеалов. Необходимость
в самосознании и самовоспитании порождается, прежде всего, тем, что человек должен осознать свои
возможности и потребности перед лицом грядущих изменений в его жизни, в его социальном статусе. В
случае если между уровнем потребностей Л. и ее возможностями наблюдается существенное
расхождение, возникают острые аффективные переживания (см. Аффекты).
В развитии самосознания в юношеском возрасте значительную роль играют суждения др. людей,
и прежде всего, оценка родителями, педагогами и сверстниками. Это предъявляет серьезные требования
к педагогическому такту родителей и учителей, требует индивидуального подхода к каждой
развивающейся Л.
Проводимая в РФ с середины 1980-х гг. работа по обновлению системы образования
предполагает развитие Л. ребенка, подростка, юноши, демократизацию и гуманизацию учебно-
воспитательного процесса во всех типах учебных заведений. Т. о., происходит изменение цели
воспитания и обучения,
в качестве которой выступает не совокупность знаний, умений и навыков,
а
свободное развитие Л. человека. Знания, умения и навыки сохраняют свое исключительно важное
значение, но уже не как цель, а как средство достижения цели. В этих условиях на первый план
выступает задача формирования базовой культуры Л., которая позволила бы устранить в структуре Л.
противоречия между технической и гуманитарной культурой, преодолеть отчуждение человека от
политики и обеспечить его деятельное включение в новые социально-экономические условия жизни
общества. Осуществление этих задач предполагает формирование культуры самоопределения Л.,
понимание самоценности человеческой жизни, ее индивидуальности и неповторимости. (А. Г. Асмолов,
А. В. Петровский.)
Добавление ред.: Почти общепринятый перевод слова Л. как personality (и наоборот) не вполне
адекватен. Personality —
это, скорее, индивидуальность.
В петровские времена персоной называли
куклу. Л. — это selfhood, selfness или self, что близко к рус. слову «самость». Более точного эквивалента
слову «Л.» в англ. яз. не существует. Неточность перевода далеко не безобидна, ибо у читателей
создается впечатление или убеждение, что Л. подлежит тестированию, манипулированию,
формированию и пр. Извне сформированная Л. становится наличностью того, кто ее сформировал. Л. —
не продукт коллектива, адаптации к нему или интеграции в него, а основа коллектива, любой
человеческой общности, не являющейся толпой, стадом, стаей или сворой. Общность сильна
разнообразием Л., конституирующих ее. Синонимом Л. является ее свобода вместе с чувством вины и
ответственности. В этом смысле Л. выше государства, нации, она не склонна к конформизму,
хотя не
чужда компромисса.
В рос. философской традиции Л. есть чудо и миф (А. Ф. Лосев); «Л. же, разумеемая в смысле
чистой Л., есть для каждого Я лишь идеал — предел стремлений и самопостроения... Дать же понятие
Л. невозможно... она непонятна, выходит за пределы всякого понятия, трансцендентна всякому
понятию. Можно лишь создать символ коренной характеристики Л... Что же касается до содержания, то
оно не м. б. рассудочным, но — лишь непосредственно переживаемым в опыте само-творчества, в
деятельном само-построении Л., в тождестве духовного само-познания» (Флоренский П. А.). М. М.
Бахтин продолжает мысль Флоренского: когда мы имеем дело с познанием Л. мы должны вообще
выйти за пределы субъект-объектных отношений, какими субъект и объект рассматриваются в
гносеологии. Это нужно учитывать психологам, использующим странные словосочетания:
«субъектность Л.», «психологический субъект». По поводу последнего откровенно язвил Г. Г. Шпет:
«Психологический субъект без вида на жительство и без физиологического организма есть просто
выходец из неизвестного нам света... стоит его принять за всамделишного, он непременно втянет еще
большее диво — психологическое сказуемое! Сегодня философски и психологически подозрительные
субъекты и их тени все чаще блуждают по страницам психологической литературы. Бессовестный
субъект, бездушный субъект — это, скорее всего, не вполне нормально, но привычно. А душевный,
совестливый, одухотворенный субъект — смешно и грустно. Субъекты могут репрезентировать, в т. ч.
всякие мерзости, а Л. — олицетворяют. Не случайно Лосев связывал происхождение слова Л. с ликом, а
не с личиной, персоной, маской. Л., как чудо, как миф, как единственность не нуждается в экстенсивном
раскрытии. Бахтин резонно заметил, Л. может выявить себя в жесте, в слове, в поступке (а может и
утонуть). А. А. Ухтомский был, несомненно, прав, говоря, что Л. — это функциональный орган
индивидуальности, ее состояние. Следует добавить — состояние души и духа, а не почетное
пожизненное звание. Она ведь может потерять лицо, исказить свой лик, уронить свое человеческое
достоинство, которое усилием берется. Ухтомскому вторил Н. А. Бернштейн,
говоря, что Л. — это
верховный синтез поведения. Верховный! В Л. достигается интеграция, слияние, гармония внешнего и
