 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
откуда дует ветер, я попросил первого секретаря обкома КПСС А.Г.Мельникова вызвать к
утру д.э.н. Фридмана Юрия Абрамовича и его шефа Гранберга Александра Григорьевича –
директора института экономики СО АН СССР из Новосибирска с обоснованиями данных
прожектов, по которым они выступали в областной прессе с трескучими статьями уже более
года. Оба явились утром 18 июля, но на мою просьбу дать текст, что они предлагают для
включения в правительственные документы, дружно ответили, что у них ничего нет. В
течение дня я видел их несколько раз в кругу членов Березовского забасткома М.Кислюка,
В.Голикова и из Малиновки – А.Асланиди, которые протолкнули в конце концов два первых
пункта протокола от 17-18 июля…
Вдруг появилось предложение – поясной коэффициент шахтерам поднять с 1,25 до 1,6!
Все разом заговорили, а автора нет! Но коэффициент 1,6 был ранее проработан СО АН СССР
и, видимо, подкинут моим товарищам А.Гранбергом. Вдруг кто-то подкинул предложение
записать в протокол “предоставить экономическую свободу всем цехам и участкам заводов и
шахт”. И опять пошла буза”160.
Это – дела 1989 г. А потом граждане России стали объектом небывало мощной и
форсированной программы по слому старой, созданию и внедрению в общественное
сознание новой системы потребностей. Вспомним азы этой проблемы по близкому для нас
источнику – марксизму, который вся наша интеллигенция изучала в вузах.
Маркс писал: “Способность к потреблению является условием потребления… и эта
способность представляет собой развитие некоего индивидуального задатка, некой
производительной силы”161. С этим утверждением можно было бы согласиться, если бы не
акцент на индивидуальности “некоего задатка”. Этот акцент Марксу нужен, чтобы перейти к
проблеме формирования капиталистического общества потребления , ибо другие
(“традиционные”) общества Маркса, в отличие от нас, не интересуют. На деле потребности
являются явлением социальным, а не индивидуальным, они обусловлены культурно, а не
биологически (точнее сказать, биологические потребности составляют в общем их спектре
очень малую часть и даже “подавляются” культурой – большинство людей при бедствиях
погибает от голода, но не становится людоедами).
Ясно, что уже первые, еще неосознанные сдвиги в мировоззрении нашей
интеллигенции к западному либерализму породили враждебное отношение к
непритязательности потребностей советского человека. Маркс пишет об этой заложенной в
самом основании капитализма необходимости превращать людей в потребителей:
“Во-первых , требуется количественное расширение существующего потребления; во-вторых
,
– создание новых потребностей путем распространения уже существующих потребностей в
более широком кругу; в-третьих , – производство новых потребностей”162.
Смутная мечта советских интеллектуалов о капитализме наталкивалась на
непритязательность как иммунитет против соблазнов капитализма. В 70-е годы, когда
начались частые и плотные контакты наших обществоведов с либеральной гуманитарной
интеллигенцией Запада, легко сложились два духовных ресурса – подсознательная,
вошедшая в плоть и кровь либерала установка на “создание и расширение потребностей” с
революционной ненавистью советского марксиста к “старым режимам”. Маркс же
определенно и прозорливо писал о буржуазной революции, разрушающей “старые режимы”:
“Революции нуждаются в пассивном элементе, в материальной основе. Теория
осуществляется в каждом народе всегда лишь постольку, поскольку она является
осуществлением его потребностей… Радикальная революция может быть только
революцией радикальных потребностей”163.
Но вместо того, чтобы рационально разобраться в этих своих духовных импульсах,
оценить их разрушительный потенциал для культуры того общества, в котором наша
интеллигенция жила (и без которого она как интеллигенция и не может жить!), наш
образованный слой перековал эти импульсы в иррациональную, фанатическую ненависть к
“совку”. Из нее и выросла программа по слому присущей советскому обществу структуры
потребностей и собственного ритма ее эволюции.
