 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
приобретает критическое значение. Задержка с анализом предыдущих состояний и решений
нередко становится фатальной, поскольку система проходит «точку невозврата» и движение
процесса по плохой траектории становится необратимым. Самые фундаментальные
процессы во время кризиса становятся резко нелинейными и протекают в виде череды
сломов и переходов – мы же часто исходим из привычных линейных представлений.
Если говорить об общественном сознании, то для нашей коллективной рефлексии
необходима коллективная память . Конечно, память – лишь склад, запас идей и образов.
Этот запас необходим для рефлексии, но далеко не достаточен. Рефлексия – активная
деятельность по анализу этого запаса, по переосмыслению каждой хранящейся на этом
складе ценности в соответствии с последующим опытом. Но разрушение памяти не просто
лишает рефлексию необходимого материала, оно рассыпает и то пространство неслышного
общего разговора, в ходе которого и происходит осмысление прошлого.
Память является одной из главных сил, скрепляющих людей (население) в народ. Если
ее удается разрушить, народ превращается в «человеческую пыль», в скопище индивидов,
которые в одиночку, каждый по-своему вспоминает прошлое, думает о настоящем и
пытается предугадать будущее. Такие разъединенные люди утрачивают и навыки логических
рассуждений, поскольку они нуждаются в диалоге, в оппозиции утверждений.
Мир разъединенных людей сужается до тех пределов, которые они могут достать
рукой, «здесь и сейчас». Это подавляет многие стороны рационального сознания, например,
ответственность за ход исторического процесса – независимо от масштаба той части бытия,
за которую готов отвечать человек.
Утратив связь с коллективной памятью, оставшись со своей индивидуальной
шкатулкой, полной обрывков личных воспоминаний и обид, такие люди уже не живут в
нашем совместном, общем прошлом, не испытывают совместных, общих страданий от
настоящего и не болеют общей тревогой за будущее.
Общество, в котором слишком большое число граждан так «приватизирует» свою
память и теряет способность к рефлексии, становится беззащитным. Ущербное сознание не
принимает вещей, которые старики понимают с полуслова. Люди не могут договориться
даже со своими сверстниками о том, что происходит сегодня – ведь настоящее растет из
прошлого, а прошлого они в общих, единых для всего поколения понятиях выразить не
могут – они его «не помнят».
В таком обществе с подорванной общей исторической памятью не возникает «мнения
народного» и не может сложиться понятного для всех разумного проекта преодоления
разрухи. Людей в таком состоянии («пути не помнят своего») легко водить за нос, и не раз в
истории целые народы при таком поражении сознания становились легкой добычей
проходимцев. В такое положение попали и мы.
В РФ после 1992 г. произошло разрушение или глубокая деградация инструментов
рефлексивного мышления. К этому были предпосылки. В 60-70-е годы, как раз когда в жизнь
входило большое послевоенное поколение, в СССР произошла быстрая смена всего образа
жизни – большинство стало жить в городах. Темпы промышленного развития были таковы,
что переход этот (урбанизация) произошел с головокружительной скоростью – более 40%
городов СССР возникли после 1945 г.
В любом обществе урбанизация переживается очень болезненно, потому что
разрушается прежний механизм передачи от поколения к поколению коллективного
исторического знания. Деревня – это непрерывное личное общение старых и малых.
Предание передается из уст в уста.
Город, конечно, людей изолирует, здесь надо было создавать новые средства для
поддержания общей исторической памяти. Поначалу этот поиск шел – люди часто
собирались большими компаниями, «вспоминали», на сохранение памяти работала и школа,
и кино, и телевидение. Советское общество относилось к категории «традиционных»
обществ, и руководство страны старшего поколения понимало, как важна общая память для
сохранения народа.
