 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
культурные нормы или оказывать слишком разрушительное воздействие на привычные
ожидания граждан. Короче говоря, этот либерализм отрицает очевидный факт, что
абсолютно свободный рынок несовместим с социальной и политической стабильностью, в то
же время стабильность самих рыночных институтов с гораздо большей мере зависит от того,
насколько они приемлемы в политическом и культурном отношении, чем от совокупности
правовых норм, призванных определять их рамки и защищать их» (Грей, с. 201-202).
Идолопоклонством отдает и слепое убеждение в том, что России (СССР) следовало
копировать Запад – сначала в соревновании с ним, потом в имитации его. И эта тяга к
имитации, к отказу от творчества и синтеза, от широкого сравнения разных вариантов,
испытанных в различных культурах, вдруг проявилась с тупой силой именно в
интеллигенции! Ее символом веры стал давно, казалось бы, изжитый в просвещенном
сознании примитивный евроцентристский миф о том, что Запад через свои институты и
образ жизни выражает некий универсальный закон развития в его наиболее чистом виде.
Этот миф используется в западной пропаганде и психологических войнах – а у нас его
носителем стала интеллигенция!
Либеральный философ Дж.Грей пишет: «Вместо того, чтобы упорствовать в своей
приверженности несостоятельному проекту апологетического либерального
фундаментализма, следует признать, что либеральные формы жизни сообщества принимают
по воле случая и сохраняют благодаря идентичности, сформировавшейся у индивидов в силу
того же исторически случайного стечения обстоятельств, причем своим случайным
характером и идентичность, и судьба либеральных сообществ ничем не отличаются от всех
других. Тем самым мы признаем, что либеральные убеждения и либеральные культуры – это
конкретные социальные формы, которым не положено никаких особых привилегий ни со
стороны истории, ни со стороны человеческой природы» (Грей, с. 167).
Выбор за образец для построения нового общества именно Соединенных Штатов
Америки – страны, искусственно созданной на совершенно иной, нежели в России,
культурной матрице – не находит никаких рациональных объяснений. Трудно сказать, какие
беды нам пришлось бы еще испытать, если бы у реформаторов действительно хватило сил
загнать нас в этот коридор.
Этот выбор поражает западных либералов. Дж. Грей пишет: «Значение американского
примера для обществ, имеющих более глубокие исторические и культурные корни,
фактически сводится к предупреждению о том, чего им следует опасаться; это не идеал, к
которому они должны стремиться. Ибо принятие американской модели экономической
политики непременно повлечет для них куда более тяжелые культурные потери при весьма
небольших, чисто теоретических или абсолютно иллюзорных экономических достижениях»
(Грей, с. 192).
И ведь в этом сходятся и английский либерал Дж. Грей, и основоположники
современной русской культуры! Гоголь в своих размышлениях о Западе страдал не только от
страха за судьбу России, но и при виде угрозы душе европейца. А поскольку уже было ясно,
что США стали наиболее полным выразителем нового духа Запада, о них он и сказал,
перефразируя Пушкина: «Что такое Соединенные Штаты? Мертвечина; человек в них
выветрился до того, что и выеденного яйца не стоит»370.
Надо к тому же вспомнить, что, в отличие от образованного слоя, массовое сознание
СССР вовсе не было так жестко привязано к ориентации на США – люди без высшего
образования разумно считали, что для нашей страны гораздо полезнее было бы поучиться
реформам у стран Юго-Восточной Азии. Это показали широкие опросы 1989-1990 гг.
Ориентация на зарубежный опыт расщепляется так резко, что можно даже говорить о двух
противоположных векторах. В «общем» опросе населения СССР в 1989-1990 гг. (опрос в
«выборке») опыт Японии назвали самым ценным 51,5%, а в опросе через «Литературную
газету» (пресс-опрос), то есть среди интеллигенции, – только 4%! При этом социологи
уточняют: «Те, кто назвал ценным для нашей страны опыт США, в пресс-опросе чаще
называют в ряду главных событий года (в сравнении с упомянувшими другие страны)
