 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
всего, произойдет быстро, особенно теперь, когда крах Советского Союза лишил западные
институты легитимности, придаваемой им соперничеством с системой-антагонистом, и когда
восточно-азиатские общества более не связаны ограничениями послевоенного устройства и
могут идти собственным путем развития, все меньше заимствуя западный опыт» (Грей, с.
170).
И уж совсем глупо (если отбросить версию о злом умысле) было для политиков
ориентироваться в своих реформах на Запад в условиях спада производства и ухудшения
жизни большинства населения. Ибо Западный образ жизни если и терпим, то только при
росте благосостояния. Любое снижение уровня жизни, даже по нашим меркам вообще
незаметное, Запад переживает исключительно болезненно. Вот тогда здесь верх берет
иррациональность, вплоть до безумия – и появляются бесноватые фюреры, скинхеды или
неолибералы. Дж. Грей пишет: «Именно смутное или негласное признание факта, что перед
рыночными институтами в пору низкой эффективности экономики всегда встает проблема
легитимности, и привело многих фундаменталистски настроенных идеологов
экономического либерализма к необходимости поступиться рационалистической чистотой
доктрины и соединить ее с определенными разновидностями морального или культурного
фундаментализма» (Грей, с. 202).
Заметим, что в болезненной форме, с отходом от рациональности произошло в среде
интеллигенции и крушение западнической иллюзии. Уже летом 1994 г. социологи ВЦИОМ
пишут: «На протяжении последних лет почвеннические сантименты характеризовали прежде
всего необразованную публику. Теперь наиболее яростными антизападниками выступили
обладатели вузовских дипломов, в первую очередь немолодые. (Респондент этой категории
ныне обнаруживает врагов российского народа на Западе вдвое чаще, чем даже такая,
преимущественно немолодая и традиционно консервативная среда, как
неквалифицированные рабочие).
Именно эта категория людей (а не молодежь!) в свое время встретила с наибольшим
энтузиазмом горбачевскую политику «нового мышления» и оказала ей наибольшую
поддержку. Теперь они зачисляют Запад во враги вдвое чаще, чем нынешние образованные
люди более молодого возраста»372. Здесь интересна именно неустойчивость сознания
интеллигенции «перестроечного» времени. А по сути проблемы молодежь вскоре
подтянулась к старшим. В январе 1995 г. 59% опрошенных (в «общем» опросе) согласились с
утверждением «Западные государства хотят превратить Россию в колонию» и 55% – что
«Запад пытается привести Россию к обнищанию и распаду». Но уже и 48% молодых людей с
высшим образованием высказали это недоверие Западу373.
Однако можно сказать, что перечисленные выше ошибочные шаги к принятию общей
доктрины реформ имели все же преходящий характер. Да, Запад сейчас болен. Да, у Японии
многому можно было бы научиться. Но все же главный вектор – к буржуазному обществу, к
рыночной экономике, от этого под сомнение не ставится! Чем же он плох для нашей Святой
Руси?
В действительности именно в ответе на этот фундаментальный вопрос наши
реформаторы совершили самые грубые нарушения норм рациональности. То меньшинство,
которое рвалось и дорвалось к собственности и надеется влиться в ряды «золотого
миллиарда», действовало вполне рационально, хотя и недобросовестно. Удивительно то, что
в буржуазный энтузиазм впала интеллигенция, которая всегда претендовала на то, чтобы
быть нашей духовной аристократией, хранительницей культурных ценностей России. Как
получилось, что она вдруг оказалась охвачена тупым, неразумным мировоззрением
мещанства и стала более буржуазной, нежели российская буржуазия начала ХХ века? Еще
более удивительно, что при этом в ней усилились и утопические, мессианские черты
мышления. Быть мещанином и в то же время совершенно непрактичным – ведь это болезнь
сознания почти смертельная.
Как представляла себе интеллигенция свое собственное бытие в буржуазном обществе,
если бы его действительно удалось построить в России? Ведь сам этот культурный тип там
