 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
так, англичанин не был бы так полон юмора, как мы наблюдаем в действительности, еврей
же совершенно лишен юмора и он сам представляет лучший, после половой жизни, объект
для остроумия.
Я отлично знаю, какая это трудная проблема смех и юмор. Она трудна, как и все
свойственное только человеку и чуждое животному. Насколько она трудна, можно видеть из
того, что Шопенгауэр не мог на этот счет сказать что-либо основательное и даже Жан Поль
не в состоянии был кого-либо удовлетворить своим толкованием. Прежде всего, в юморе
заключаются самые разнообразные черты: для многих он, по-видимому, служит более
тонкой формой выражения сострадания к другим и к самому себе. Но этим еще не сказано,
что собственно является для юмора особенно характерным. Человек, абсолютно лишенный
пафоса, может с помощью юмора выразить сознательный «пафос расстояния», но и этим мы
еще не пододвинулись к разрешению вопроса о сущности юмора.
Самой существенной стороной юмора, на мой взгляд, является преувеличенное
подчеркивание эмпирического, которое таким образом яснее выставляет всю
незначительность последнего. Строго говоря, все, что реализовано, смешно. На этом и
базируется юмор, является таким образом противоэмоцией эротики.
Эротика охватывает и человека, и весь мир в одно целое, и направляет все это к одной
цели. Юмор же дает всему этому противоположное направление, он распускает все синтезы,
чтобы показать, каков собою мир без тонов. Можно сказать, что юмор так относится к
эротике, как неполяризованный свет к поляризованному.
В то время, как эротика устремляется из ограниченного в безграничное, юмор
сосредоточивает свое внимание на ограниченном, выдвигает его на первый план, выставляет
его напоказ, рассматривая его со всех сторон. Юморист меньше всего расположен к
путешествиям. Только он понимает смысл всего мелкого и чувствует влечение к нему. Море
и горы не его царство, его сфера это равнина.
Вот почему он с такой любовью отдается идиллии и углубляется в каждую единичную
вещь, но только с той целью, чтобы показать все несоответствие ее с вещью в себе. Он
роняет престиж имманентности, отрывая ее совершенно от трансцендентности, ни разу не
упоминая даже имени последней. Остроумие раскрывает противоречие внутри самого
явления, юмор же наносит явлению более решительный удар, представляя его как нечто
целое, замкнутое в самом себе. Оба обнаруживают все, что только возможно, и этим они
компрометируют мир опыта основательнейшим образом. Трагедия, наоборот, показывает то,
что навеки остается невозможным. Таким образом, комедия и трагедия, каждая по-своему,
отрицают эмпирию, хотя они обе противоположны друг другу.
У еврея, который не исходит от сверхчувственного, подобно юмористу, и не
устремляется туда, подобно эротику, нет никаких оснований умалять ценность данного
явления, а потому жизнь никогда не превращается для него ни в скоморошество, ни в дом
для умалишенных. Юмор по характеру своему терпим, так как он знает более высокие
ценности, чем все конкретные вещи, но он лукаво умалчивает о них. Сатира, как
противоположность юмора, по природе своей нетерпима, а потому она больше соответствует
истинной природе еврея, а также и женщины. Евреи и женщины лишены юмора, но склонны
к издевательству. В Риме даже была сочинительница сатир по имени Сульпиция.
Нетерпимость сатиры ведет к тому, что человек становится невозможным в обществе.
Юморист же, который знает, как устранить в себе и в других людях печаль и скорбь по
поводу мелочей и мелочности жизни, является самым желанным гостем во всяком обществе.
Ибо юмор, как и любовь, сносят всякие горы с пути. Он является особой формой отношения
к людям, которые способствуют развитию социальной жизни, т.е. общению людей под
знаменем высшей идеи. Еврей совершенно лишен общественной жизни, тогда как
англичанин в высшей степени социален.
Итак, сравнение еврея с англичанином оставляет нас значительно раньше, чем
параллель между евреем и женщиной. Причина, в силу которой мы должны были в том и в
другом случае основательно проследить все аналогии, заключается в той ожесточенной
