 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
стороны, но и со стороны психологической. Один старается объяснить эту потребность в
связи с верой в переселение душ. Его рассуждения сводятся к следующему: существуют
состояния, которые человек переживает лишь первый раз в своей жизни, но которые
вызывают в нем чувство, что они были им уже некогда пережиты. Второе объяснение
представляет собою всеми принятый в настоящее время вывод из культа души (Тейлор,
Спенсер, Авенариус). Но надо заметить, что подобное объяснение всегда и во всякое время
было бы a priori отвергнуто. Только эпоха экспериментальной психологии может признавать
его правильным. Мне кажется, что каждому мыслящему человеку должно представляться
невозможным, чтобы вопрос, который вызвал столько горячих споров в силу своего
кардинального значения для всего человечества, мог получить свое разрешение в виде
вывода из силлогизма, посылками которого являются нечто вроде ночных видений умерших
людей. Позволительно спросить, какие явления признана объяснить эта несокрушимая вера в
бессмертие, которую разделяли Гете и Бах, какая «псевдо-проблема» вырастает из той
потребности в бессмертии, которой проникнуты последние квартеты и сонаты Бетховена?
Жажда личного бессмертия должна иметь более глубокий источник, чем рационализм.
Этот источник находится в непосредственной связи с отношением человека к своему
прошлому. В ощущении, в созерцании своего «я» в прошедшем лежит желание продолжить
это ощущение и созерцание на дальнейшее будущее. Кто веско ценит свое прошлое, кто
ставит свою внутреннюю духовную жизнь выше физической, тот не легко отдает эти
ценности в руки смерти. Поэтому у гениальных людей, обладающих богатейшим прошлым,
изначальная, самобытная потребность в бессмертии выступает с особенной силой и
настойчивостью. Что подобная связь между жаждой бессмертия и памятью действительно
существует, ясно из того, что весьма единодушно говорят о себе люди, которым удалось
вырваться из когтей угрожавшей им смерти. С быстротой молнии проносится в их голове все
их прошлое, хотя бы они в другое время очень много думали о нем, и в течение немногих
секунд они вспоминают о таких вещах, о которых на протяжение десятков лет совершенно
не думали. Так как ощущение того, что им предстоит, возрождает в сознании, опять-таки
путем контраста, все то, что теперь безвозвратно должно погибнуть.
Мы очень мало знаем о душевном состоянии умирающих. Нужно быть более чем
обыкновенным человеком для того, чтобы узнать, что творится в душе умирающего. С
другой стороны именно лучшие люди избегают смотреть, как умирают. Но совершенно
ошибочно будет сводить внезапно пробуждающееся чувство религиозности у безнадежно
больных к настроению, которое отражается у них в словах: «а все-таки» или «так-то оно
так». Следует также признать поверхностным взгляд что мысль об аде, никогда серьезно не
занимавшая умы людей, приобретает в минуту смерти такую силу, что человек не может
умереть с ложью в душе. Именно это является самым главным: почему люди, проведшие
самую бесчестную, лживую жизнь, внезапно ощущают в себе стремление к истине? Почему
производит потрясающее впечатление даже на человека, который не верит в потустороннюю
кару, тот факт, что другой человек умирает с ложью, с нераскаянным поступком? Почему
упорство до последнего вдоха и за полное обращение перед смертью действовало на поэтов,
как властный мотив к художественному творчеству? Вопрос об «эвтаназии атеистов»,
который так часто подымался в XVIII веке, не бессмыслица и не исторический курьез, как
склонен думать Фридрих Альберт Ланге.
Обо всем этом я говорю только как о некоторой возможности или, вернее, догадке. Так
как существует гораздо больше «гениальных» людей, чем истинных «гениев», то для меня
несомненно, что эта количественная разница в дарованиях проявляется именно в тот момент,
когда люди становятся «гениями». Для большинства людей этот момент совпадает с
моментом смерти. Мы еще раньше указывали на то, что гениальные люди не представляют
собою обособленной группы, которая резко отличается от всего прочего человеческого мира.
И здесь мы видим, как прежние рассуждения наши совпадают с настоящими. Первое
воспоминание детства человека никогда не бывает связано с каким-нибудь внешним
явлением, прерывающим прежний ход вещей. В жизни каждого человека должен наступить
