 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
ломать любые перегородки, если это нужно для успеха его работы, и нам обоим было совершенно ясно,
что наука должна создаваться объединенными усилиями многих людей”
.
С сарказмом рисует он в “Кибернетике” портрет узкого специалиста: “Он набит жаргоном своей
специальной дисциплины и знает всю литературу по ней и все ее подразделы. Но всякий вопрос,
сколько-нибудь выходящий за эти узкие пределы, такой ученый чаще всего будет рассматривать как
нечто, относящееся к коллеге, который работает через три комнаты дальше по коридору. Более того,
всякий интерес со своей стороны к подобному вопросу он будет считать непозволительным
нарушением чужой тайны”
. [c.11]
В главной своей специальности – математике – Винер решительно выступал против разделения ее на
чистую и прикладную. Математика для него едина и связана органически с естествознанием. “Ведь
высшее назначение математики как раз и состоит в том, чтобы находить скрытый порядок в хаосе,
который нас окружает”
. Он широко применял к практическим задачам мощные абстрактные методы
современной математики, но в то же время призывал учиться математике у самой природы. “Природа, в
широком смысле этого слова, может и должна служить не только источником задач, решаемых в моих
исследованиях, но и подсказывать аппарат, пригодный для их решения”
.
Другой характерной чертой Винера как ученого была научная смелость, готовность к гипотезе, к риску,
соединенная с любовью к необычайному, сложному, парадоксальному. “Нужно иметь храбрость
поверить в свои убеждения, иначе самое интересное, что могло прийти вам в голову, у вас из-под носа
заберут другие, более отважные, духом, но главное – это ведь единственное, ради чего по-настоящему
стоит работать”
. Вся “Кибернетика” полна догадок, гипотез, аналогий. Понятно, что при таких
устремлениях он нередко забегал вперед, в области, где почва еще не отвердела и надежное движение
затруднительно. Это был ученый-разведчик, или, как говорил В. Оствальд, ученый-романтик. Недаром
всю жизнь он работал с вероятностями!
Выросший в атмосфере XIX в., которая еще сохранялась в канун I мировой войны, Винер любил
индивидуальное, независимое творчество в стиле прежних мастеров науки и резко осуждал
административную рутину больших лабораторий. “Я счастлив, что родился до I мировой войны, когда
силы и порыв ученого мира еще не захлестнуло волнами сорока лет катастроф. Я особенно счастлив,
что мне не пришлось долгие годы быть одним из винтиков современной научной фабрики, делать, что
приказано, работать над задачами, указанными начальством, и использовать свой мозг только in
commendam
, как использовали свои лены средневековые рыцари. Думаю, что, родись я в теперешнюю
эпоху умственного феодализма, мне удалось бы достигнуть немного. Я от всего сердца жалею
современных молодых ученых, многие из которых, хотят они этого или нет, обречены из-за духа
времени служить интеллектуальными лакеями или табельщиками, отмечающими время прихода и
ухода с работы”
.
В вопросах религии Винер признавал себя “скептиком”, стоящим вне исповеданий, но отмежевывался
от воинствующего атеизма, приравнивая последний к религии
. Философские и социальные [c.12]
воззрения его, в общих рамках буржуазного радикализма, характеризуются такой же
промежуточностью и парадоксальностью. Кризис старого мира набрасывает на них тревожную
предзакатную тень. Автор “Кибернетики” смел в суждениях, но зыбок в надеждах.
Анализ мировоззрения крупных ученых всегда представляет известные трудности именно потому, что
мы имеем дело с людьми незаурядными и своеобразными. С другой стороны, необходимо принимать
расчет среду, место, время. Наклеивание ярлыков, как и искусственное сближение с нашими
собственными взглядами, здесь одинаково недопустимо. Избегая чрезмерной полемики, отметим
некоторые общие черты мировоззрения Винера, сказавшиеся на его научном творчестве.
Винер не причисляет себя к известным философским школам. Он сводит материализм к механицизму
,
но не приемлет и идеализма, “растворяющего все вещи в уме”
. Не приходится сомневаться, что
американский ученый испытал значительное влияние позитивизма, в широком смысле. Но ближе всего
он, по-видимому, к физикам копенгагенской школы, таким, как его знаменитые друзья Н. Бор и М.
Борн, притязавшие, как известно, на особое “реалистическое” мировоззрение, вне материализма и
