 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
некогда вполне верный, со временем утрачивает связь с жизнью, потому что он оказывается не в
состоянии вместить в себя всей полноты жизненных явлений. Рационально правильное понятие
слишком узко для того, чтобы удовлетворительно охватить и выразить жизнь в ее целом и на
продолжительное время. А иррациональное событие богорождения стоит вне пределов рационального
свершения. Психологически говоря, богорождение означает, что создается новый символ, новое
выражение для высшей жизненной интенсивности. Все эпиметеевское в человеке и все эпиметеевские
люди оказываются неспособными охватить это событие. А между тем, начиная с этого момента, найти
высшую жизненную интенсивность возможно лишь на новом пути. Всякое другое направление
понемногу отмирает, то есть оно обречено на разрушение и распадение.
Новый, жизнедарующий символ возникает из любви Прометея к его душе, демонический
характер которой был достаточно ярко обрисован. Вследствие этого можно с уверенностью сказать, что
в новый символ и его живую красоту влился также и элемент зла, ибо иначе он был бы лишен как
сияющей жизни, так и красоты, ибо жизнь и красота, естественно, оказываются морально
индифферентными. Поэтому эпиметеевская коллективность и не находит в этом ничего ценного.
Односторонность ее моральной точки зрения окончательно ослепляет ее. Эта точка зрения совпадает с
«ягненочком», то есть она является традиционно христианской. Поэтому ярость Эпиметея против
«ягненочка» есть не что иное, как прежнее «Ecrasez l'infame», только в обновленной форме, — это
возмущение против традиционного христианства, которое было не способно понять новый символ и
тем направить жизнь на новый путь.
Констатирование этого факта могло бы оставить душу совсем холодною, если бы поэты не были
людьми, способными читать в коллективном бессознательном. Как передовые люди своего времени,
они угадывают таинственные течения, слагающиеся в данный момент, и выражают их, смотря по своим
индивидуальным способностям, в более или менее красноречивых символах. Таким образом они, как
настоящие пророки, возвещают о том, что происходит в бессознательном, — «волю Божию», по
выражению Ветхого Завета, именно то, что, согласно этому, неизбежно обнаружится впоследствии как
всеобщее явление. Спасительность действия шпиттелеровского Прометея, крушение Эпиметея, его
воссоединение с живущим для души братом и отмщение ягненку со стороны Эпиметея, по своей
жестокости напоминающее сцену между Уголино и архиепископом Руджиери (Данте: Inferno XXXIII), —
все это подготовляет нас к разрешению конфликта, связанному с кровавым возмущением против
традиционной коллективной морали.
Применительно к поэту небольших размеров можно допустить, что вершина его произведения не
превышает высоту его личных радостей, страданий и желаний. У Шпиттелера, напротив, произведение
его превышает пределы личной судьбы. Поэтому его разрешение проблемы не стоит одиноко. От него
до Заратустры, разбивающего скрижали, всего один шаг. К ним присоединяется и Штирнер, после того
как Шопенгауэр первый провозгласил отвергающее учение. Он говорил об отвержении мира.
Психологически говоря, «мир» обозначает мир, каким я его вижу, мою установку по отношению к миру,
ибо мир можно рассматривать как «мою волю» и «мое представление». Мир сам по себе безразличен.
Мое «да» и мое «нет» создают различия. Стало быть, отвержение касается установки по отношению
миру, и притом, прежде всего, шопенгауэровской установки, которая, с одной стороны, является чисто
интеллектуалистически-рациональной, а с другой стороны, переживает мир интимным чувством при
помощи мистического отождествления. Это интровертная установка, следовательно, она страдает
типологической противоположностью. Однако произведение Шопенгауэра значительно превышает его
личность. Оно высказывает то, что многие тысячи людей неясно думали и чувствовали. Подобно этому
обстоит и у Ницше: его Заратустра, прежде всего, выносит на свет содержание современного
коллективного бессознательного; поэтому мы и находим у него эти решающие основные черты:
иконоборческое возмущение против традиционной моральной атмосферы и приятие «самого
безобразного» человека, которое приводит Ницше к его потрясающей бессознательной трагедии,
изображаемой им в «Заратустре». Но то, что творческие души выносят на поверхность из коллективного
бессознательного, то действительно находится в нем и рано или поздно обнаруживается в качестве
явления массовой психологии. Анархизм, цареубийство, все более отчетливо совершающийся в
новейшее время откол от крайнего левого социалистического течения анархических элементов с их
абсолютно антикультурной программой, — все это такие явления массовой психологии, которые давно
