 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
вынесут то, что вынесли они“».
По-видимому, Гермас был очень близок к тому, чтобы оценить ошибочно положение дел. Вся
встреча с самого начала производит впечатление свидания, назначенного «в прекрасном и уединенном
месте» (как он говорит). Роскошное, раскинутое там ложе наводит роковым образом на мысль об эросе,
так что страх, охвативший Гермаса при виде его, представляется весьма понятным. Очевидно, ему
пришлось всеми силами бороться против эротических ассоциаций, чтобы не впасть в неблагочестивое
настроение. Искушения он, по-видимому, не понимает, если только такое понимание не
подразумевается само собой в описании его страха, причем такая честность была скорее возможна в
человеке той эпохи, чем в современном человеке. Ибо человек той эпохи был все-таки в общем ближе к
своей природе, чем мы, и поэтому скорее мог непосредственно воспринимать свои естественные
реакции и верно понимать их. В таком случае весьма возможно, что его покаяние в грехах относилось
именно к восприятию своего неблагочестивого чувства. Во всяком случае последующий вопрос о том,
сидеть ли ему справа или слева, указывает на некоторое моральное наставление, которое он получает от
своей госпожи. Хотя в римских прорицаниях именно знаки, приходящие слева, считались
благоприятными, однако, в общем, как у греков, так и у римлян левая сторона считалась
неблагоприятной, на что указывает и двойное значение слова «sinister» (зловещий). Но, как на то
указывает последующее место в тексте, поставленный здесь вопрос о правом и левом не имеет сначала
никакого отношения к народному суеверию, а заимствован из Библии и, очевидно, имеет в виду Матф.
25, 33: «И поставит овец по правую Свою сторону, а козлов по левую». Овцы, по своей безобидной и
кроткой природе, являются аллегорией добрых, а козлы, по своей необузданности и похотливости,
являются прообразом злых. Указывая ему по левую руку, госпожа иносказательно показывает ему, что
понимает его психологию.
Когда же Гермас занял свое место слева с некоторой печалью, как он подчеркивает, тогда
госпожа указывает ему на некий призрачный образ, развертывающийся у него пред глазами: он видит,
как юноши при содействии десятков тысяч других мужей воздвигают огромную башню, причем камни
ее без смычек плотно прилаживаются друг к другу. Эта башня, построенная без смычек, стало быть
особенно плотно и несокрушимо, означает Церковь, как узнал Гермас. Его госпожи есть Церковь, и
башня есть тоже Церковь.
В атрибутах Литании Лорето (лавретанской литании) мы уже видели, что
Марию именуют Turris Davidica и Turris eburnea, то есть башней из слоновой кости. По-видимому, и тут
мы имеем дело с тем же самым или сходным отношением. Несомненно, башня имеет значение чего-то
устойчивого и надежного, как в Псалме 64, 4: «Потому что ты был прибежищем для меня, крепкой
защитой от врага». Надо думать, что известная аналогия с вавилонским столпотворением была бы тут
исключена, в силу особенно интенсивных внутренних противопоказаний; однако намек на такую
аналогию был бы все-таки возможен, ибо Гермас, наверное, точно так же страдал от угнетающего
зрелища нескончаемых расколов и еретических пререканий ранней Церкви, как и все мыслящие люди
его круга. Вероятно, такое впечатление и было существенным основанием для составления настоящей
исповеди, как мы можем заключить это из намека на то, что открывшаяся ему книга направлена против
язычников и отступников. Гетероглоссия, смешение языков, сделавшее невозможным вавилонское
столпотворение, почти всецело господствовало над христианской Церковью первых веков и требовало
от верующих отчаянных усилий для овладения этим замешательством. Так как христианство тех времен
далеко не было единым стадом под единым пастырем, то было совершенно естественно, что Гермас
стремился найти как могущественного «пастыря», poimen'a, так и устойчивую, надежную форму,
могущую собрать разрозненные элементы, взятые с четырех стран света, с гор и морей, и объединить их
в одно нерушимое целое.
Земное вожделение, чувственность во всех ее многообразных формах, прилепляющаяся к
раздражениям окружающего мира и принуждающая человека рассеивать психическую энергию в
беспредельной множественности мира, — является главным препятствием для завершения
единообразно направленной установки. Естественно, что устранение этого препятствия должно было
быть одним из важнейших заданий той эпохи. Поэтому вполне понятно, что в «Пастыре» Гермаса
показывается, как можно справиться с этой задачей. Мы уже видели, как первоначальное эротическое
возбуждение и вызванная им энергия были обращены на олицетворение бессознательного комплекса в
образе Экклезии, старой женщины, свидетельствовавшей в своем призрачном появлении о
