 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Символ возникает всегда из архаических остатков, из отпечатков, оставшихся от истории рода, о
древности и происхождении которых можно много размышлять в спекулятивном порядке, но нельзя
решить ничего определенного. Было бы также совершенно неправильно, если бы мы захотели вывести
символ из личных источников, например из индивидуально вытесненной сексуальности. Такое
вытеснение может самое большее дать ту сумму либидо, которая необходима для возбуждения
архаического отпечатка. Но отпечаток соответствует унаследованной функции, которая обязана своим
существованием вовсе не вековому вытеснению сексуальности, а факту дифференциации влечений
вообще. А дифференциация влечений была и ныне является биологически необходимым средством,
которое свойственно не только человеческому виду, но проявляется точно так же и в отсутствии пола у
рабочих пчел.
Я показал, что символ вообще, а в данном случае символ сосуда, возникает из архаических
представлений. Подобно тому как в основе этого символа лежит первоначальное представление об
uterus, так мы можем предположить подобное же происхождение и у символа башни. Символ башни мог
бы, пожалуй, принадлежать и к ряду тех, в основе своей фаллических, символов, которыми история
символов так богата. Неудивительно, что именно в тот момент, когда Гермас при виде
соблазнительного ложа принужден вытеснить эротическую фантазию, ему навязывается фаллический
символ, вероятно соответствующий эрекции. Мы видели, что и другие символические атрибуты Девы-
Церкви несомненно имеют эротический источник; об этом свидетельствует уже их происхождение из
Песни Песней, а сверх того, Отцы Церкви открыто истолковывают их в этом смысле. Символ башни в
лавретанской литании имеет тот же источник, и значение его могло бы иметь ту же самую основу.
Атрибут «из слоновой кости», приписанный башне, имеет несомненно эротическую природу, ибо он
относится к цвету и гладкости кожи (Песнь Песней 5, 14: «Живот его — как изваяние из слоновой
кости»). Но и самую башню мы встречаем в недвусмысленно-эротическом значении в Песни Песней 8,
10: «Я стена, и сосцы у меня как башни». Под этим разумеется, вероятно, выпуклость грудей, стало быть,
их полнота и упругость, подобно тому как в Песни Песней 5, 15: «Голени его — мраморные столбы».
Этому соответствует также Песнь Песней 7, 5: «Шея твоя, как столп из слоновой кости» и «нос твой —
башня Ливанская», причем разумеется, вероятно, нечто стройное и возвышающееся. Эти атрибуты
возникли из ощущений, перенесенных в объект. Подобно тому как в угрюмом настроении все
представляется серым, а в радостном настроении все кажется светлым и красочным, так и чувство
осязания показывает иное под влиянием субъективных сексуальных ощущений, в данном случае
ощущения эрекции, свойство которого переносится на объект. Эротическая психология Песни Песней
прилагает образы, пробужденные в субъекте к объекту, для повышения его ценности. Церковная же
психология пользуется этими образами для того, чтобы направить либидо на аллегорический объект, а
психология Гермаса с самого начала возводит бессознательно пробужденный образ в самоцель, чтобы
воплотить в нем ту мысль, которая для ментальности той эпохи имела особенное значение, именно он
стремится придать устойчивость и организовать новоприобретенное христианское мировоззрение и
установку.
б) Относительность понятия Бога у Мейстера Экхарта
Путь, пройденный Гермасом, представляет собой в малом то, что в большом масштабе
совершилось в психологии раннего Средневековья: вновь открыли женщину и выработали
женственный символ Грааля. Гермас увидел Рооду в новом свете, но разрядившийся от этого запас
либидо преобразился под его руками в осуществление задания современной эпохи.
Мне кажется показательным для нашей психологии, что на пороге новейшего времени стоят два
духа, которым было суждено оказать огромное влияние на сердца и умы молодого поколения: Вагнер и
Ницше; первый — провозвестник любви, в музыке которого звучит вся шкала чувств и оттенков, от
Тристана вниз до кровосмесительной страсти и от Тристана же вверх до высшей духовности Грааля;
последний — провозвестник власти и победоносной воли индивида. В своем высшем и последнем
обнаружении Вагнер примыкает к легенде о Граале так же, как Гете примыкает к Данте, а Ницше — к
тому образу господствующей касты и морали господ, который был не раз осуществлен Средневековьем в
лице многих героических и рыцарских фигур с белокурыми волосами. Вагнер разрывает оковы,
