 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
rasa, ибо критика наших принципов мышления показывает нам, что известные категории нашего
мышления даны нам априори, то есть до всякого опыта, и выступают одновременно с первым актом
мышления, и даже являются его преформированными условиями. Но то, что Кант доказал для
логического мышления, имеет гораздо более широкое значение для психики. Психика, столь же мало, как
и дух (область мышления), является с самого начала tabula rasa. Конечно, конкретных содержаний еще
нет, но возможности содержания даны априори через унаследование, преформированное
функциональное предрасположение. Это предрасположение есть не что иное, как результат способов
функционирования мозга у всего ряда наших предков, осадок от попыток приспособления и от опытов
филогенетического ряда. Вновь сложившийся мозг или система функций является, следовательно,
старым, для определенных целей построенным инструментом, не только пассивно апперципирующим,
но и активно, из себя упорядочивающим опыты и принуждающим к известным выводам и суждениям.
И это упорядочивание совершается не случайно и не произвольно, но следует строго
преформированным условиям, которые, однако, не поставляются нам через опыт в качестве
созерцаемых содержаний, но являются априорными условиями созерцания. Это — идеи ante rem,
формальные условия, априори начертанные, основные линии, предписывающие опытному материалу
определенное формирование, так что их можно мыслить, как и Платон их понимал, в качестве образов
или, до известной степени, в качестве схем или унаследованных возможностей, которые, однако,
исключают или по крайней мере сильно ограничивают другие возможности. Вот почему даже наиболее
свободная деятельность духа — фантазия — никогда не может унестись в беспредельность (хотя поэт,
может быть, и ощущает это так), но остается прикрепленной к преформированным возможностям, к
первообразам и исконным образам. Сказки самых далеких друг от друга народов обнаруживают в
сходстве своих мотивов эту прикрепленность к известным первообразам. Даже образы, лежащие в
основе научных теорий, обнаруживают эту ограниченность, например эфир, энергия, ее превращения и
постоянство, теория атомов, химическое сродство и т. д.
И вот, подобно тому как в духе конкретно мыслящего человека преобладает и направляет
чувственно данное представление, так в духе абстрактно мыслящего преобладает бессодержательный и
потому непредставимый первообраз. Он остается сравнительно бездеятельным, пока объект
подвергается эмпатии и тем поднимается на высоту обусловливающего фактора мышления. Но если
объект не подвергается эмпатии и тем лишается своего преобладания в духовном процессе, то отнятая у
него энергия обращается назад к субъекту. Тогда субъект бессознательно подвергается эмпатии и от
этого пробуждаются дремлющие в нем преформированные образы, вследствие чего они выступают в
качестве действующих факторов в духовном процессе, впрочем, конечно, в непредставимой форме, как
бы невидимые, действующие за кулисами режиссеры. Так как они суть лишь активированные
возможности функционирования, то они лишены содержания, поэтому непредставимы и стремятся к
наполнению. Они вбирают опытный материал в свою форму и изображают не факты, а себя самих в
фактах. Они как бы облекают себя в факты. Поэтому они не являются уже известной исходной точкой,
подобно эмпирическому факту в конкретном мышлении, но становятся только еще доступными
опытному познаванию, именно благодаря бессознательному формированию ими опытного материала.
Эмпирик также может расчленять и оформлять свой опытный материал, однако он оформляет его по
возможности согласно какому-нибудь конкретному понятию, которое он образовал на основании
предшествующих опытов.
Абстрактный мыслитель, с другой стороны, использует бессознательную модель и лишь
апостериори, из конечного продукта, переживает ту идею, которую он формировал. Эмпирик, по своей
психологии, всегда склонен допускать, что абстрагирующий формирует опытный материал
произвольно, на основе известных бледных, слабых и несостоятельных предпосылок, ибо он измеряет
духовный процесс абстрагирующего по своему собственному modus procedendi. Однако подлинная
предпосылка, идея, или первообраз, буквально настолько же не известна абстрагирующему, насколько
эмпирику не известна теория, которую он добудет в дальнейшем из опыта после стольких и стольких
экспериментов. Как я уже разъяснил в одной из предыдущих глав, один из них видит индивидуальный
объект и интересуется его индивидуальной судьбой, другой же видит прежде всего отношения сходства
между объектами и проходит мимо индивидуального факта, потому что ему приятнее и успокоительнее
то, что объединяет в раздробленном многообразии. Напротив, для первого отношение сходства есть в
