 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
нарушением общественной тишины и неприкосновенности чужого очага для того, чтобы навязать кому-
нибудь свои советы.
Этому, по существу, критическому направлению духа противостоит мир платоновских идей с их
вечной сущностью. Ясно, что психология творца такого мира должна была являть противоположность
ориентированию школы вышеописанного, критически-разлагающего образования суждений. Мышление
Платона абстрагирует от множественности вещей и создает синтетически конструктивные понятия,
определяющие и выражающие, в качестве истинно сущего, общие согласованности вещей. Их
невидимость и
сверхчеловечность являются диаметральной противоположностью конкретизму,
которым отличается принцип присущности, стремящийся свести материал мышления к
неповторяемому, индивидуальному, вещественному. Но это так же невозможно, как невозможна и
исключительная значимость принципа предикации, желающего охватить то, что высказывается о
многих единичных предметах, и возвести до вечной субстанции, незыблемо существующей по ту
сторону всех неустойчивых явлений. И то и другое образование суждений имеет право на
существование, и несомненно, что оба имеются в каждом человеке. По моему мнению, это лучше всего
явствует из того факта, что основатель мегарской школы, Эвклид из Мегары, именно и провозгласил
принцип Всеединого, стоящего неизмеримо высоко и недосягаемо над всем индивидуальным и
казуистическим. Эвклид слил воедино элеатский принцип «сущего» с «благим», так что для него «сущее»
и «благое» были понятиями тождественными. Этому противополагалось лишь «несущее злое». Это
оптимистическое Всеединство, конечно, не что иное, как родовое понятие высшего порядка, понятие,
которое просто-напросто охватывает все сущее и вместе с тем противоречит очевидности, и это в
гораздо большей мере, нежели платоновские идеи. Таким путем Эвклид создал компенсацию
критическому разложению конструктивных суждений на одни только словесные «вещи». Это
Всеединство так далеко и туманно, что оно просто перестает выражать какую-либо согласованность
вещей; оно не тип, а образ желательного единства, которое могло бы спаять беспорядочную кучу
единичных вещей. Желание такого единства властно возникает во всех, кто придерживается крайнего
номинализма, поскольку представители его вообще стремятся покинуть занятую негативно-критическую
позицию. Этим объясняется то, что мы нередко находим у такого рода людей общее основное понятие,
до крайности невероятное и произвольное. И это по той причине, что совершенно невозможно
основополагаться исключительно на принципе присущности. По этому поводу Гомперц очень метко
замечает: «Можно думать, что
такая попытка будет всегда терпеть неудачу. Но успех ее совершенно
исключался в ту эпоху, когда отсутствовали исторический опыт и сколько-нибудь углубленная
психология. Здесь была несомненная опасность, что наиболее известные и заметные, но в общем менее
важные выгоды оттеснят более существенные, но скрытые. Когда за образец брали животный мир или
первобытного человека и хотели обрезать побеги культуры, то при этом касались многого такого, что
было плодом долгого развития, продолжавшегося мириады лет».
Конструктивное суждение, основанное, в противоположность присущности, на согласованности
вещей, создало общие идеи, принадлежащие к высочайшим достояниям культуры. Пусть даже эти идеи
принадлежали к числу отживших, все же нас с ними связывают нити, которые, по выражению
Гомперца, приобрели почти неразрывную силу. Он продолжает: «Очевидно, это происходит от глубоко
коренящегося чувства страха, основывающегося в конце концов на ассоциации между почитаемой, или
любимой, или просто уважаемой за свою человечность личностью и ее бездушной оболочкой, и эта
ассоциация образовала крепчайшую связь». «Как бездушный труп, так и просто неодушевленное может
стать предметом жертвенного почитания, например образа, гробницы, знамена. Если же я произвожу
над собой насилие и разрываю эту связь, то я грубею, и все мои чувства испытывают потрясение: ведь
они покрывают твердый пол голой действительности как бы богатым покровом цветущей жизни. На
высокой оценке всего того, что можно назвать приобретенными ценностями,
основывается вся
утонченность, все украшение жизни и вся грация, облагорожение животных страстей и, наконец, все
искусство. Все это киники хотели безжалостно искоренить. Правда, нельзя не согласиться с ними и с их
современными последователями, что есть известная граница, за которой мы не должны допускать этого
принципа ассоциаций, если не хотим впасть в суеверие и глупость».
Мы так подробно остановились на проблеме присущности и предикации не только потому, что
она вновь возникла в схоластическом номинализме и реализме, но и потому, что она до сих пор еще не
