 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
тому, что другое действует».
Соответственно с этим противоположность между двумя влечениями отнюдь не надо понимать
как нечто подлежащее устранению; наоборот, такая противоположность полезна, она способствует
жизни, и ее следует только поддерживать и сохранять. Это требование непосредственно обращено
против преобладающего господства одной дифференцированной и социально ценной функции, ибо
именно она-то прежде всего подавляет и высасывает функции подчиненные. Это было бы рабским
восстанием против героического идеала, заставляющего нас ради одного жертвовать всем остальным.
Когда наконец будет нарушен этот принцип, который, как известно, был выдвинут в особенности
христианством и сначала в высокой степени способствовал одухотворению человека, впоследствии же
точно так же содействовал впадению его в материализм, тогда естественно освободятся и подчиненные
функции и, по праву или без права, потребуют такого же признания, как и дифференцированные
функции. Тогда мы явно увидим полную противоположность между чувственностью и духовностью или
между чувствующим ощущением и мышлением у интровертного мыслительного типа. Полная
противоположность приводит, как говорит и Шиллер, ко взаимному ограничению, что психологически
равно устранению принципа власти, то есть отказу от общезначимого руководства со стороны
дифференцированной и общеприспособленной, коллективной функции.
Из этого непосредственно возникает индивидуализм,
то есть необходимость признания
индивидуальности, признания человека таким, каков он есть.
Но послушаем, как Шиллер старается
разрешить эту проблему! «Впрочем, это взаимоотношение двух влечений представляет собою только
задачу разума, которую в состоянии решить целиком только человек, достигший совершенства. Это в
истинном смысле слова — идея его человечности, то есть нечто бесконечное, к чему он в смене времен
может постоянно приближаться, никогда не достигая».
Жаль, что Шиллер как тип определен; не будь этого, ему никогда не пришло бы в голову
понимать совместное действие обоих влечений как «задачу разума», ибо противоположности нельзя
рационально согласовать — tertium non datur, — на то они и противоположности. Разве что Шиллер под
разумом понимал не ratio, а некую высшую, почти мистическую способность. Противоположности
можно согласовать лишь практически, на пути компромисса, или иррационально,
когда между ними
создается нечто новое, отличное от обеих, а между тем способное одинаково воспринимать энергию как
той, так и другой стороны и являющееся выражением обеих и ни одной из них. Однако этого придумать
нельзя, оно может создаться лишь самой жизнью. Эту последнюю возможность и разумел в
действительности Шиллер, как мы увидим из следующих строк: «Но если возможны случаи, в которых
он (человек) испытывает и то и другое вместе, то есть когда он сознает свою свободу и вместе с тем
ощущает свое бытие, когда он одновременно чувствует себя материей и познает себя как дух, тогда он в
этих случаях, и только в них, имел бы совершенное созерцание своей человечности, и предмет,
доставивший ему это созерцание, служил бы ему символом его осуществленного назначения». Итак,
будь человек в состоянии одновременно изживать обе силы или оба влечения, то есть ощущать мысли и
мыслить ощущая, то в нем, из того, что он переживает (из того, что Шиллер называет предметом),
создался бы символ,
выражающий его достигнутое назначение, то есть тот его путь, на котором
соединяются «да» и «нет».
Прежде чем глубже проникнуть в психологию этой мысли, удостоверимся в том, как Шиллер
понимал сущность и возникновение символа. «Предмет чувственного влечения называется жизнью в
самом обширном смысле этого слова; это понятие, которое обозначает все материальное бытие и все
непосредственно наличное в чувственности. Предметом формального влечения является образ или
форма;
это понятие, охватывающее все формальные свойства предметов и все отношения их к
мыслящим силам».
Предмет посредствующей функции Шиллер называет «живым образом» (живой формой); таким
живым образом и был бы символ, в котором объединяются противоположности, «понятие, служащее
для обозначения всех эстетических свойств явлений — одним словом, всего того, что в обширнейшем
смысле слова называется красотой».
Но символ предполагает существование функции, создающей
символы и вместе с тем воспринимающей их, по мере того как она их создает. Эту функцию Шиллер
называет третьим влечением — влечением к игре, не похожим ни на одну из двух противоположных
функций, но стоящим между ними обеими и отдающим должное сущности как той, так и другой, при
