 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
высказывает эту мысль следующими словами: «Но это сосуществование двух основных влечений вовсе
не противоречит безусловному единству духа, если только мы будем отличать самый дух от этих двух
влечений. Оба влечения действительно существуют и действуют в нем, но сам он не есть ни материя,
ни форма, ни чувственность, ни разум».
Мне кажется, что Шиллер намекает тут на нечто чрезвычайно важное, а именно на выделяемость
индивидуального ядра, которое хотя и может быть то субъектом, то объектом противоположных
функций, однако всегда остается отличаемым от них. Самое отличение является как интеллектуальным,
так и моральным суждением. У одного оно осуществляется путем мышления, у другого путем чувства.
Если этого различения не делать или если оно не удается, то неминуемым следствием является
разложение индивида на пары противоположностей вследствие отождествления его с ними.
Дальнейшим следствием является раздвоение с самим собою или же произвольный выбор одной из
сторон при насильственном вытеснении противоположной. Такой ход мыслей очень древен; его,
насколько мне известно, в психологическом отношении интереснее всего формулировал Синезий,
христианский епископ Птолемеи, ученик Гипатии. В своей книге De somniis /36/ он практически придает
spiritus phantasticus'y такое же значение в психологии, какое Шиллер придает игре, а я — творческой
фантазии, с той только разницей, что Синезий выражается не психологически, а метафизически, что,
однако, для наших целей безразлично, ибо является лишь устаревшим оборотом речи. Синезий говорит:
«Дух фантазии есть среднее между вечным и временным; мы живем главным образом благодаря ему».
Spiritus phantasticus, соединяя в себе противоположности, тем самым нисходит в область естественных
влечений, до животного начала, где он становится инстинктом и возбудителем демонических
вожделений: «Дух заимствует и присваивает себе нечто от обеих крайностей, и воссоединенным
является тогда то, что так долго было разрознено. Пределы фантазирующей силы природа
распространила на судьбы многих вещей, и во всяком случае она приобщила ей таких животных,
которым не присущ высший интеллект. Собственно говоря, эта фантазирующая сила и есть разум
творений и многое познается ими через нее. Всякого рода демоны в существе своем ведут именно такую
жизнь, ибо они по самой природе своей имагинативны и возникают на путях воображения из
происходящего внутри».
Ведь психологически демоны не что иное, как интерференции бессознательного, то есть
спонтанные врывания бессознательных комплексов в беспрерывность сознательного течения.
Комплексы можно сравнить с демонами; они капризно нарушают наше мышление и наши поступки;
поэтому в древние времена и принимали тяжкие невропатологические явления за бесовскую
одержимость. Итак, если индивид последовательно становится на одну сторону, то бессознательное
становится на другую и производит мятеж; это, главным образом, и должно было поразить
неоплатоников и христианских философов, поскольку они отстаивали начало исключительной
одухотворенности. Особенно ценно указание на фантастическую природу демонов. Выше я уже говорил
о том, что именно фантастический элемент и соединяется в бессознательном с вытесненными
функциями. Индивид — как мы могли бы короче сказать вместо «индивидуального ядра», — не
отличаясь от противоположностей,
тем самым отождествляется с ними и впадает в состояние
внутреннего разрыва, то есть мучительного раздвоения с самим собою. Эту мысль Синезий выражает
следующими словами: «Поэтому сей живой дух, который блаженные мужи называли также духовною
душою, становится богом и многообразным демоном и идолом. И в этом душа несет наказание».
Благодаря своей причастности к влечениям «дух становится богом и многообразным демоном».
Мы тотчас же поймем эту своеобразную идею, как только вспомним, что ощущение и мышление сами
по себе суть функции коллективные, в которых индивид (у Шиллера дух) растворился благодаря
отсутствию всякого различия. Благодаря этому индивид становится существом коллективным, то есть
богоподобным, потому что Бог есть коллективное представление о существе, распространенном
повсюду. «В таком состоянии, — говорит Синезий, — душа претерпевает мучение». Освобождается же
она путем различения, когда дух, ставший «humidus et crassus» (влажный и густой), погружается в
глубину, то есть вплетается в объект; напротив, очищенный в горниле страданий, дух становится «сухим
и горячим» и снова возносится вверх, отличаясь именно своею огненностью от сырой природы своего
подземного местопребывания.
Тут естественно возникает вопрос: какою силою неделимое, то есть индивид, может защититься
