 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
безопасном удалении от всякого со-ощущения и со-переживания, лишь скользя ощущением по
изображенной страсти. Эстетическая установка защищает от участия, от личного вовлечения, к которому
неизбежно ведет религиозное понимание проблемы. Такое же преимущество обеспечивает и
исторический способ рассмотрения, в критику которого Ницше сам сделал целый ряд драгоценнейших
вкладов. Правда, уже очень заманчива возможность подойти к такой мощной проблеме — «проблеме с
рогами», как ее называет Ницше, — с чисто эстетической стороны, ибо религиозное понимание ее, в
данном случае единственно адекватное, предполагает переживание в настоящем или нечто пережитое в
прошлом, чем современный человек, наверное, не часто может похвалиться. Но Дионис, по-видимому,
отомстил Ницше — стоит прочесть его «Опыт самокритики», написанный в 1886 году и предпосланный
как введение «Рождению трагедии»: «Да, что же такое есть дионисийское начало? — В этой книге дается
ответ на это — здесь говорит „знающий“, посвященный и ученик своего бога». Но таковым Ницше еще
не был,
когда писал «Рождение трагедии»,
— тогда он был эстетически настроен, дионисийски же он
стал настроен лишь тогда, когда писал «Заратустру» и те достопамятные слова, которыми он кончает
свой «Опыт самокритики»: «Возвысьте сердца ваши, братья мои, выше, еще выше! Но не забудьте и про
ноги! Воздвигните и ноги ваши, вы, добрые плясуны, и еще будет лучше, если вы станете также и на
голову!»
Та особенная глубина, с которой Ницше понял эту проблему, несмотря на эстетическое
самострахование, настолько уже приблизила его к действительности, что его позднейшее дионисийское
переживание представляется почти неизбежным последствием его. Его нападение на Сократа в
«Рождении трагедии» направлено против рационалиста, недоступного дионисийскому оргиазму. Этот
эффект соответствует аналогичной ошибке, присущей эстетическому рассмотрению, которое устраняет
от себя проблему. Но, несмотря на эстетическое понимание, Ницше уже тогда предугадывал истинное
разрешение проблемы, когда писал, что противоположность примиряется не искусством, а
«чудодейственным метафизическим актом эллинской воли». Он ставит «волю» в кавычках, и так как он
в то время находился под сильным влиянием Шопенгауэра, то мы имеем полное право истолковать это
как указание на метафизическое понятие воли. Для нас «метафизическое» имеет психологическое
значение «бессознательного». Поэтому, если мы в формуле Ницше заменим слово «метафизический»
словом «бессознательный», то искомое разрешение этой проблемы гласило бы: «бессознательный
чудодейственный акт». «Чудо» иррационально, следовательно, этот акт есть бессознательное
иррациональное свершение, создание из себя самого, без содействия разума и целесообразного
намерения; оно как бы вытекает, оно обнаруживается как явление роста творящей природы, а не как
результат человеческого мудрствования, оно есть порождение страстного чаяния, веры и надежды.
Но оставим пока эту проблему, так как в дальнейшем течении наших исследований у нас еще
будет случай вернуться к этому вопросу и заняться им более подробно. Приступим вместо этого к более
основательному рассмотрению аполлонически-дионисийских понятий в смысле их психологического
содержания. Рассмотрим вначале дионисизм. Описание Ницше обнаруживает сразу, что он под этим
разумеет некое развертывание, поток, идущий вверх и наружу, состояние диастолы, как говорил Гете,
мирообъемлющее движение, каким Шиллер описывает его в своей «Песни радости»:
Миллионы, к нам в объятья!
Люди, поцелуй сей вам!
и далее:
Все творения живые
Радость средь природы пьют,
Все и добрые, и злые
По стезе ее идут.
Сон, вино, привет участья,
Друга нам она дарит:
Дышит червь животной страстью,
К Богу херувим летит.
