 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
специфичность регуляционно-волевых актов по сравнению с когнитивными и эмоциональными
процессами. Именно поэтому концептуально-языковой барьер, отделяющий процессы
психической (в частности, волевой) регуляции от когнитивных и эмоциональных процессов, до
сих пор представляется не межвидовым рубежом в рамках общего "концептуального
пространства" психики (что отвечало бы реальным различиям видовой специфики), а
принципиальной межродовой, если не межсубстанциальной пограничной линией. До сих пор
основные понятия феноменологии и теории волевой и вообще психической регуляции:
"мотив", "цель", "выбор", "свобода", "воля" – внутри психологии остаются автономными,
"свободными" или во всяком случае недостаточно "отягощенными" бременем
общепсихологической концептуальной схемы и научного языка, на котором описываются
когнитивные и эмоциональные процессы. Поскольку, однако, вся эта совокупность понятий
неизбежно входит в контекст описания и объяснения целостной психической реальности, то по
необходимости возникает противоречивая концептуальная ситуация, которая здесь, как и в
сфере когнитивных и эмоциональных процессов, приводит к отождествлению уровней
обобщенности психологических категорий и отсюда – к смешению исходных и производных
компонентов психики.
Внутри психики, как и в ее внешних соотношениях с физической реальностью, есть свои
первичные и вторичные уровни. Для того чтобы концепты, соответствующие вторичным
психическим образованиям, могли быть использованы именно как объяснительные, а не
только описательные, они сами должны быть объяснены как производные. Иначе они
приобретают функцию исходных посылок, и тогда соотношения неизбежно оборачиваются и
неопределенность не снижается, а повышается. Так, чтобы понятие "смысл" можно было
адекватно и конструктивно использовать в теории мышления, необходимо объяснить, что
такое смысловое психическое образование, поскольку явно существуют и несмысловые
формы психических явлений. Если это не сделано, а "смысл" используется как объясняющий
фактор, то "смысл" (или "мысль") автоматически становится демиургом психической
реальности. Аналогичным образом, если понятие цели используется как первоначальное,
исходное и объяснительное, то независимо от теоретических установок автора, просто в силу
объективной логики соотношения концептов, "цель", как и "смысл", становится демиургом
психики, и такая теоретическая позиция оказывается телеологической. Неоправданность
последней, как показал весь опыт истории науки, состоит прежде всего в том, что
необъяснимыми, ниоткуда не выводимыми становятся факты и закономерности, относящиеся
как к исходным, так и к производным уровням психики.
Так же обстоит дело с понятием "мотив". Здесь неизбежна альтернатива: либо специфика
мотивационных явлений должна быть объяснена в качестве видовой модификации
общеролевых свойств психических процессов, либо понятие "мотив" утрачивает свою
психологическую специфичность. В последнем случае возникает новая альтернатива: либо
концепт "мотив" используется в своем прямом общефизическом содержании, как "источник
движения", "сила", либо он неизбежно приобретает смысл субстанциальной духовной силы,
подобной абсолютно свободной воле или телеологической трактуемости. Первый вариант
альтернативы лишает это понятие возможности объяснить специфику "психических сил",
"психической энергии" или "психического двигателя", второй же вариант – вариант "чисто
духовной силы", по свидетельствам исторического опыта науки и философии, вообще лишен
какого бы то ни было объяснительного и тем более прогностического потенциала.
Если же все эти основные понятия, психологически не объясненные, используются как
объяснительные, вторичное автоматически становится первичным, производное – исходным.
В таком случае повторяется та концептуальная ситуация, которая побудила И. П. Павлова
наложить свой знаменитый (хотя часто ложно трактуемый) запрет на использование
психологических понятий в лабораторной практике исследования высшей нервной
деятельности. Как ясно показывает весь контекст павловских работ, смысл этого запрета
состоит не в отрицании реальности психических детерминант поведения (трактуемых самим И.
П. Павловым как первые и вторые сигналы, т.е. регуляторы рефлекторных реакций), а в ясном
понимании фиктивности объяснений физиологических феноменов с помощью психических
