 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Каждый зрелый человек на соответствующем этапе своего онтогенетического психического
развития ощущает и интуитивно осознает себя двояко. Эта двойственная отнесенность
состоит в том, что в качестве носителя своих действий, свойств, переживаний, мыслей,
способностей и т.д. человек ощущает, чувствует и интуитивно осмысливает не только свое
физическое тело, материальную, воспринимаемую внешними чувствами телесную "оболочку",
но и находящееся, так сказать, внутри, за или под этой физической телесной формой (сравни
этимологию слова "подлежащее", "субъект") некое переживаемое им, чувственно отличаемое
от прямых телесных проявлений внутреннее единство, которое он обозначает словами "душа",
"я" или, в несколько более теоретическом варианте, словом "личность" – словами, значение
которых до сих пор сохраняет очень высокую степень теоретической, концептуальной,
смысловой неопределенности. Прямым эмпирическим воплощением такой двойной
отнесенности своих свойств является чувственно переживаемое различение между хорошим
или плохим телесным самочувствием человека, с одной стороны, и хорошим или плохим
настроением как нетелесным "самочувствием" человека – с другой. Иными словами,
носителем соматического самочувствия мы считаем тело, а настроение мы относим к
личности, психике или душе как психическому, нетелесному носителю тех или иных состояний,
ибо первоначально, а в значительной мере и до сих пор, другого конкретного смысла понятия
"душа" или "психика" очень часто не имеют. Подчеркнем, однако, – и это чрезвычайно
существенно, – что в данном случае речь идет не о том, как отнесенность соответствующих
свойств и состояний к их носителю теоретически осмысливается, а о том, как она
непосредственно переживается человеком.
Эту двойственную отнесенность своих состояний к "телу" и "душе" по аналогии с
гносеологическим парадоксом познавательных процессов естественно было бы назвать
онтологическим парадоксом структуры субъекта как носителя психических качеств. До сих пор
речь шла об эмпирическом проявлении этого парадокса. Перейдем теперь к рассмотрению его
теоретического существа. Трудности, связанные даже с чисто формальным содержанием
понятия "субъект", обнаруживают себя сразу же при переходе к рассмотрению эмоциональных
процессов и процессов психической регуляции деятельности. Как упоминалось выше, эмоции,
по общепринятому их определению, представляют собой психическое отражение отношений
субъекта к объекту. В каком же качестве выступает здесь субъект как главный член и как
носитель психически отражаемого отношения? В простейших случаях этим носителем явным
образом является организм, физическое тело. Простейшие эмоции человека, общие у него с
животными и имеющиеся уже у младенца, а затем сохраняющиеся и на более поздних стадиях
онтогенеза, но относящиеся к элементарному уровню, естественным образом могут быть
определены именно как психическое отражение отношения тела, организма к объекту. Сюда
относятся эмоции, связанные с удовлетворением или неудовлетворением органических
потребностей. В этом случае возможность определить простейшие эмоции именно как
психическое отражение отношения организма или тела к объекту, по-видимому, не нуждается
в дополнительных обоснованиях и комментариях. Она достаточно ясна. Однако при переходе
от простейших эмоций к высшим, специфически человеческим чувствам мы сразу же
сталкиваемся с существенной трудностью уже только при попытке дать, адекватные
определения соответствующих психологических понятий. Так, чувства удивления, сомнения,
уверенности, вины, долга, ответственности, независимости, свободы, эстетического
восхищения, дружбы и даже специфически человеческое чувство любви в его высших
проявлениях вряд ли могут быть не только объяснены, но даже просто адекватно формально
определены как психическое отражение отношения организма, телесного носителя или
телесного субъекта к своему объекту. Совершенно аналогичная формальнотеоретическая
ситуация складывается и в области психических процессов или психических образований,
относящихся к волевой регуляции деятельности, ее мотивам и целям. Здесь опять высшие,
социально детерминированные мотивы и цели именно как психические образования вряд ли
могут быть хотя бы определены, а не только объяснены, как побуждения и цели организма,
телесного субстрата человека. Видимо, поэтому как раз такие мотивы и цели относятся просто
по определению к сфере духовных. Достаточно легко убедиться в том, что за словами
"духовные проявления", "духовные побуждения", "духовные мотивы" в этом случае не стоит
никакого другого содержания, кроме фактической невозможности описать или даже просто
