 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
гражданском обществе, которое они оба считали необратимым результатом
буржуазных революций. И для Гегеля и для Токвиля гражданское общество воплощало
разрушение старого (феодального или аристократического) политического порядка.
Оба видели в его учреждениях эгалитарный порядок отрицательной свободы,
сконцентрированной на правах собственности. Оба признавали освободительное
содержание гражданского общества с его универсализацией прав человека. Наконец, и
тот и другой ясно видели, что эгалитаризм гражданского общества не только не был
еще равноценным с институацией политической свободы, но и, с одной стороны, был
пока совместим с различными формами деспотизма (например, с бюрократическим
деспотизмом централизованного современного государства, деспотизмом
неограниченного правления большинства и т. д.), а с другой стороны, этот эгалитаризм,
все вобравший в себя, мог быть равносилен распаду всякой социальной солидарности.
Гегель выразил эту интуицию в своих возражениях политическому, т. е. демокра-
тическому, толкованию теорий естественного права. Сердцевиной этих возражений
была мысль, что рациональная общая воля, вероятно, не могла бы возникнуть из
столкновения атомарно представленных собственников, чьи социальные отношения, в
основном, характеризуются распадом всех коммунально-общинных связей соли-
дарности, которые удерживали людей вместе в предыдущих типах обществ. Токвиль,
хотя и менее теоретичный, чем Гегель, в сущности, использовал тот же аргумент с
единственным заметным отличием терминологического характера: поскольку для него
термин «демократия» в первую очередь обозначал эгалитарную реализацию
«отрицательной» свободы в современном гражданском обществе, поэтому его
проблемой стал вопрос: как свобода может быть осуществлена в демократическом
обществе? Хотя отправной точкой для размышлений и Гегеля и Токвиля был
исторический опыт упадка духа и институтов политической свободы в
послереволюционной франции, они пошли разными путями в поисках альтернатив:
Гегель думал, что нашел жизнеспособную альтернативу в несколько идеализированной
прусской монархии; Токвиль, напротив, повернул к изучению второго великого
революционного общества своего времени — американского общества. И здесь он
нашел нечто такое, чего недоставало не только послереволюционному французскому
обществу, но и всем великим континентальным державам Европы того времени: дух
свободы, который стал формой нравственной жизни.
Раньше я уже называл эту форму нравственной жизни «демократической». Этот
термин можно понимать здесь как в ток-вилевском, так и в более традиционном
гегелевском смысле: ибо демократия есть форма нравственной жизни эгалитарных
обществ («демократические» общества в смысле Токвиля); и она есть форма жизни,
опирающаяся на всеобщий принцип индивидуальной и коллективной
самостоятельности. Остается еще пояснить смысл высказывания, что демократия стала
формой «нравственности» в смысле Гегеля. Попробуем дать это объяснение, напомнив
некоторые ключевые аспекты токвилевского анализа.
Сперва скажем несколько слов о концепции свободы у Токвиля и о ее отношении к
тому, что я называю демократией. Его концепция свободы — «коммуналистская». Она
неотделима от (1) идеи индивидов, согласованно действующих при распределении и
решении дел, представляющих общий интерес; (2) идеи публичного доказательного
обсуждения как средства прояснения, изменения и критики личного выбора мнений и
толкований; и, наконец, (3) идеи равного права индивидов участвовать в процессе
формирования и выбора своей коллективной жизни. «Отрицательная» свобода, ма-
териализованная в структурах гражданского общества, преобразуется здесь в
«положительную» свободу согласованно действующих граждан. Эта «положительная»
или «рациональная» свобода равносильна некоей форме восстановления тех
общественных связей между индивидами, отсутствие которых определяет их су-
ществование как чистых независимых собственников. «Одна свобода, — пишет
