 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
49. Там же. С. 153.
50. Ibid. P. 31.
51. Ibid.
52. Там же. С. 153.
Уильям Аутвейт.
ОТВЕТ ХЕЛЕНЕ КОЗАКЕВИЧ*
* © William О u t h w a i t e. 186
Я благодарен Хелене Козакевич за чрезвычайно внимательный разбор моей книги.
«Вращаюсь ли я в одном и том же круге... проблем» в процессе ее написания —
предоставляю судить читателям. Здесь же я намерен сосредоточиться на глубинных
основаниях моего подхода к этим проблемам.
Козакевич, возможно, права, обвиняя меня в известной двусмысленности
практических выводов из философии реализма и философских метатеорий вообще.
Причиной тому — важный вопрос, который определенно не сводится к простой
беззаботности или неточности с моей стороны. Тут замешан, я думаю, никак не меньше
чем вопрос о соотношении, которое должно бы существовать между философией и
другими науками. Хотя я выступал с этой темой в статье, посланной в Мрагово и
печатаемой где-то в этом ежегоднике, может быть, полезно дать здесь некоторые
дополнительные акценты.
На самом общем уровне отношение философии к другим наукам лучше всего
схвачено в локковском образе «подсобника», «занятого ...неторопливой расчисткой
почвы и уборкой сора на пути к знанию». Временами философия может играть и более
творческую, «майевтическую» роль в прояснении понятий, способствующем научному
продвижению. Однако мы должны оставаться очень подозрительными к любым
философским попыткам издавать законы для науки, средствами философской
аргументации предписывающие природе, на что она должна быть похожа или как ее
надо изучать. Гегелевы дедукции насчет солнечной системы — хорошо известный
пример, и в стране, которая превратила спекулятивную «Философию природы»
Энгельса в Диамат, этот пункт не нуждается в дальнейшем разъяснении.
Некоторые критики предположили, что «реализм» Бхаскара навлекает сходные
опасности. Алан Чалмерс ([3], 19) формулирует эти опасения очень четко: «Вообразим,
что средневековый ученый, работающий в рамках одной из версий аристотелевской
теории, задался бхаскаровским вопросом: каков должен быть мир, чтобы наука была
возможна?— и попытался ответить на него бхаскаровским же путем. Я считаю
наиболее правдоподобной частью ответа нечто вроде: мир должен быть конечным,
гармоничным целым, имеющим центр... Практические процедуры, которые Бхаскар
правильно призна¸т важными компонентами современной науки, могут быть
превзойдены более успешными процедурами. В таком случае будущий историк мог бы
согласиться, что Бхаскар верно определил мировоззрение, подразумеваемое наукой его
дней, но с одной оговоркой: оно ограниченно пригодно и неадекватно оснащено для
познавательной схватки с миром, как он есть в действительности».
Однако мне ясно, что Бхаскар не имеет намерения стать законодателем для науки:
скорее уж его цель — развить философию, которая «широко совместима с
самостоятельными содержаниями отдельных наук» ([2], 183). Или, как он говорил
немного раньше ([1]» 98—99): «Создавая возможность философского рассуждения,
зависимого от исторической актуальности тех или иных видов социальной практики,
типа науки, трансцендентальный реализм показывает путь интеграции философских,
социологических и исторических исследований этой практики. В частности здесь не
