 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Напомним еще о знаменитом различении между «общей волей» и «волей всех». Лишь
последняя носит характер эмпирической суммы отдельных, индивидуальных воль;
первая же в некотором роде не менее трансцендентна, чем Гоббсов суверен
относительно общества. Однако тут есть важное различие: после того как
общественный договор заключен, общество приходит, по Гоббсу, в принципиально
стабильное состояние, общественный договор заключается раз навсегда. Иное дело
Руссо. Тут общая воля постоянно активирована, она суверенна как активность и
потому общественный договор как бы конституируется снова и снова как непрерывное
творение обществом самого себя. Процитируем тут еще раз замечательного историка
Козеллека, тем более что характеристики, которые он дает учению Руссо, возникли —
и это очень важно для дальнейшего — под непосредственным влиянием Карла
Шмитта.
«Чистая воля как таковая, которая для самой себя есть цель своего исполнения,
является истинным сувереном, — пишет Козел-лек. — ...Результатом является
тотальное государство. Оно покоится на фиктивном тождестве гражданской морали и
суверенного решения. Всякое выражение воли совокупности есть всеобщий закон, ибо
она может желать лишь свою собственную тотальность... Абсолютная общая воля,
которая не знает никаких исключений, сама есть сплошь исключение.
Тем самым суверенитет у Руссо разоблачается как перманентная диктатура. Он
равноизначален с перманентной революцией, в которую превратилось его государство»
65
.
Козеллек совершенно прав, но характеристика его односторон-ня. Дело не только в
том, что он не привлекает внимания к отчетливо прослеживаемой связи между Руссо и
Суаресом, но и в том, что он берет горизонт влияния Руссо слишком узко. Между тем
тотальность политического тела можно понимать не только как перманентную
революцию, но и как постоянное самоконституирование общества, составляющего
неотчуждаемый контекст морального сознания и социального поведения человека, то
есть вполне социологически. Именно так и трактовал это не кто иной, как Дюркгейм.
Среди читанных Дюркгеймом лекций мы находим и его лекции о Руссо как
предшественнике социологии. И вот как толкует Дюркгейм, например, все то же
знаменитое понятие «общей воли»: «Общая воля должна уважаться не потому, что она
более сильна, а потому, что она всеобща». Чтобы в отношениях индивидов между собой
существовала справедливость, должно быть нечто превосходящее их, некое существо
sui
generis, действующее как арбитр в спорах и определяющее закон. «Это нечто
есть общество, которое обязано своим моральным превосходством не своему
физическому превосходству, но своей йрироде, превосходящей природу индивидов.
Оно имеет необходимый авторитет для регулирования частных интересов, ибо оно
находится над ними и следовательно не является стороной в споре»
66
. Перекличка с
пониманием социологии самим Дюркгеймом здесь совершенно очевидна. Мало того,
именно в связи с цитированным определением общей воли Дюркгейм, вполне сог-
ласно с духом и буквой «Общественного договора», говорит: «Поскольку
политическое тело, учрежденное общественным договором, является источником
всех прав, обязанностей и властей, оно называется сувереном»
67
. Дюркгейм — что
мы просто по соображениям объема не можем прослеживать дальше — не забывает
упомянуть ничего из того, что делает Руссо, так сказать, более либеральным; он
приводит соответствующие места не только из «Эмиля», как это обычно делают, но и
из «Общественного договора», которые должны подтвердить, что у Руссо никоим
образом не идет речь о тотальном государстве, перманентной революции и
диктатуре. Это важно для самого Дюркгейма: как совместить понятие об обществе
как высшей реальности с современной идеей индивидуализма и свободы? Но это
важно и для нас, ибо тем полнее выявляется и принципиальная линия
преемственности. Круг замыкается: идеи суверенности социального и
государственного суверенитета действительно находятся в самой тесной связи. Но
это только промежуточный и не самый важный результат.
VI
На первый взляд в такой связи нет ничего неожиданного: в конце концов
суверенность и есть суверенность, а все остальное — лишь историческая
конкретизация. Однако у этой проблемы есть два, как нам кажется, не вполне
очевидных аспекта, которые мы сейчас и рассмотрим.
Политический суверенитет, как мы видели, — это прежде всего суверенитет
государства относительно другого государства: сначала (все) объемлющего
политического образования — империи, а потом и просто отдельных государств
относительно друг друга. «Органическое» учение о государстве (даже если организм
при этом понимается — как у Гоббса — механистически) акцентирует еще и суве-
ренность социально-политического целого не только относительно каждого
индивида в отдельности, но и относительно их преднамеренных действий и
помышлений в совокупности. Однако «социальное» или «общество» в том широком
понимании, которое не ограничивается государством, не может быть суверенным в
