 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
входит отказ отдельных лиц от собственности или отмена ими прав собственности в
пользу, допустим, коммунальной (коллективной) формы собственности. Значит ли
это, что добровольное согласие, т. е. «рациональный консенсус», вообще составляет
окончательный критерий, определяющий законный объем индивидуальных прав
собственности? И, если так, не будет ли это в конце концов равносильно
безусловному подтверждению первичности коммуналистского подхода? С такими
вопросами я хочу перейти к проблемам, связанным с этой первичностью, т. е. ко
второму вопросу, поставленному в начале данного раздела.
2.
Мои предыдущие рассуждения показывают, что ясно определенных пределов
возможному содержанию рационального консенсуса относительно институации прав
собственности не существует (по крайней мере до тех пор, пока мы придерживаемся
убеждения, что, конечно, никакой консенсус нельзя назвать рациональным, если он
ставит под вопрос сами условия, при которых может быть достигнуто рациональное
согласие среди граждан). Можно попытаться сформулировать эти условия в виде
метапринципов рационального рассуждения. В таком пути обоснования первичности
коммуналистской перспективы интересно то, что метапринципы рационального рас-
суждения по крайней мере не закончены для спора в том смысле, как принципы
распределения прав собственности. Консенсус по этим принципам не является
критерием их общезначимости. Скорее, поскольку они могут быть обоснованы
независимо, то консенсус, который свелся бы к их отрицанию, не мог бы, априори,
называться рациональным. Далее, я полагаю (и пытался показать это в другом
месте
25
), что те метапринципы рационального рассуждения, которые действительно
могут быть оправданы априорно (с использованием аргументации от
«прагматического самопротиворечия»), слишком слабы, чтобы полностью исчерпать
общезначимое содержание современной концепции коллективной свободы. Но это
значит, что никакое чисто формальное описание (ни даже описание типа
процедурной концепции рациональности в духе Хабермаса) не достаточно, чтобы
самостоятельно передать все общезначимое ядро некоей современной концепции
коллективной рациональности или коллективной свободы. То есть, насколько я могу
видеть, общезначимое требование равных человеческих прав не следует прямо (в
любом понятном смысле слова «следовать») из априорных принципов
рационального рассуждения. Ведь именно в связи со всеобщностью прав человека
Гегель, следуя долгой традиции, придает особую важность сфере «отрицательной»
свободы. Но тогда должны существовать дополнительные условия, формирующие
возможную рациональность демократического консенсуса, которые, подобно
метапринципам рационального рассуждения, не могут получать свою
общезначимость от самого демократического консенсуса. Я думаю, что этот
аргумент весьма похож на тот, который составляет сердцевину гегелевской
антиформалистической стратегии. Если он верен, то отсюда следует, что
необходимо нечто большее, чем «абстрактное» понятие рационального
доказательства или разумного согласия, чтобы выразить базисные условия воз-
можного рационального консенсуса в современных обществах. Поэтому Гегель,
возможно, был в конечном счете прав в отношении теорий естественного права в
двойном смысле: (1) в попытке сохранить верное содержание «атомистической»
концепции естественных прав; и (2) в отказе просто превратить идею естественных
прав в трансцендентальный принцип коммунальной (коллективной) рациональности
и свободы. Причина, по которой из такого рода принципа (даже если он
сформулирован в виде процедурной концепции рациональности) нельзя прямо
получить универсальную концепцию отрицательной свободы, состоит в том, что
права отрицательной свободы в известном смысле, как я показал раньше, суть права
еще и против требований коллективной рациональности. Если это звучит как
парадокс, то может быть он смягчится, когда мы примем в расчет, что требования
коллективной рациональности в любом конкретном контексте и в любой данный
