 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
insommutabilis" («свет неизменный»—лат.), "inefabilis pulchritudo" («невыразимая
красота»—лат.), "summum bonum" («высшее благо»)²" — лишь выражения, которые
Августин перенес из неоплатонической мистики и которые на каждом шагу встречают
нас не только в мистически окрашенной теологии, но и в мистически набожной
молитве. Бог — вечное, завершенное в себе и достаточное для себя покоящееся
величие,
???????? , ????????? (
Плотин"'), "
Deus tranquillus tranquillans omnia" (Бернар
Клервосский") («Бог — покоящийся покой всего» — лат.), но и «особая деятельность в
своем непостижимом покое» (неизвестный немецкий мистик
23
). Идея Бога библейско-
евангелической религии, напротив, есть отражение переживания веры; "fides est creatrix
divinitatis" («Вера есть начало (букв, создательница) божественного» — лат.) —
говорит Лютер, используя парадокс
24
. Библейский Бог в противоположность "deus
semper quietus" («всегда покоящийся (здесь — бездействующий) Бог» — лат.) мистики
— "semper agens" («всегда действует» — лат.)
23
. «Отец мой доныне делает» (Ин. 5, 17),
— говорит Христос у Иоанна. Лютер говорит: «Во всем, посредством всего и над всем
осуществляется его власть,
и
более не действует ничего... Словечко «власть» не
означает здесь покоящуюся силу, какой обычно обладают преходящие цари, о которых
говорят: «он силен, хотя спокойно сидит и ничего не делает»; но силу действующую и
деятельность постоянную, которая непрерывно встречает нас и воздействует.
Поэтому Бог не покоится, а постоянно действует»
26
. В жизненной нужде и в страхе
совести переживает Лютер, как ветхозаветные пророки, страх и трепет перед
неотвратимым
????(
гневном
—
греч.) живущего и действующего Бога. «Бог — огонь,
который изнуряет, съедает и усердствует»
27
. Но доверчивая вера производит, как и у
личностей Нового Завета, удивительный парадокс, заключающийся в том, что
гневающийся и взыскивающий Бог, «высшая полновластная сила», есть не что иное,
как «чистая любовь», «утешитель и избавитель», «добрый и милостивый отец», чья
природа есть «лишь благодеяние». Верить и доверять Богу означает для Лютера
«признавать его лишь Тем, единственным, кто творит и дает все и всякое добро», «кто
принимает нас и внимает нашей мольбе, жалеет и помогает во всех несчастиях и
бедах»
28
. Лютер называет Бога «Тем, кто помогает в беде» ("Nothelfer"), и «Тем, кто
внимает молитве». Он определяет его в Большом Катехизисе: «Бог означает то, чем
следует запастись, чтобы во всех несчастьях иметь прибежище и находить благо во
всех страданиях»
29
. В этом сильно антропоморфном высказывании видна
непоколебимая вера в глубочайшую основу и силу жизни и всего происходящего.
Возвышенную духовность этой веры нельзя исчерпать понятием "summum bonum"
(«высшее благо» — лат.), которое мистики пытаются перефразировать с помощью
отрицаний и превосходных степеней; оно превосходит мистическое понимание Бога в
элементарной религиозной силе и динамике.
Покоящийся Бог, с которым мистик воссоединяется в экстазе, — по ту сторону
пространства и времени, без внутреннего отношения к миру и истории. Идея
откровения Бога в истории внутренне чужда мистике, она — надысторическая форма
набожности. Аристотелевский термин
?????????? . («
непостижимое в истории»
—
греч.) находит в мистике самое подходящее применение
30
. Иудейско-филоновская,
равно как и христианская мистика должны в силу этого иначе истолковать библейскую
веру в историческое откровение Бога и превратить историю спасения лишь в средство
подготовки и созерцания мистического переживания. Факты истории спасения
библейской религии блекнут и становятся прозрачными символами надвременных
истин; они психологизируются и освобождаются от единичности, переносятся из
внешнего мира в глубины набожной души. Средневековая набожность, вдохновленная
идеями Августина, взрастила нежную и тонкую мистику Спасителя; ее мысли
предстают и движутся в библейских картинах Сына Божия, ставшего человеком, его
рождения и детства, его страданий и его смерти. Бесконечное и безличное единое,
«summum bonum» покоится в картине, зажженной фантазией, в картинах человеческого
