 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
учительская деятельность заботливо охраняет прочность развития, "quod semper, quod
ubique, quod ab omnibus creditum est" («то, во что верят все, всегда и всюду» — лат.). В
действительности в тот момент, когда наряду с Писанием был признан еще второй
источник веры, пришел мощный поток чужеродных элементов, и прежде всего
античной философии и мистики, в котором христианское "depo-situm fidei" (здесь
«принижение, разрушение веры» — лат.) оказалось возможным и узаконенным.
Только так католическая догма смогла стать тем, что она есть, по словам Гарнака —
продуктом греческого духа на основе Евангелия. Евангелический принцип
исключительного авторитета Писания, напротив, предполагает определенное оружие
для сохранения психологической чистоты библейской религии, которая, несмотря на
индивидуальные различия, что сегодня признано современной историей религии,
представляет собой единый и законченный тип, который не испытал никакого влияния
со стороны внебиблейского религиозного развития. Возвышение Писания до
единственного религиозного авторитета имеет еще и другое значение. С первого
взгляда создается видимость, что Писание будто бы представляет собой безличный
авторитет в противоположность личностному авторитету живой церковной
учительской деятельности, которая представлена коллегией епископов и непогреши-
мым папством. В действительности же за словом Писания, которому поклоняется
Лютер, стоит личный авторитет пророческих гениев, которые являются носителями
исторического откровения Бога. Эту мысль о личностном авторитете, опосредованном
словом Писания, великой религиозной личности Творца Лютер не доводит до ясного
осознания, но современный протестантизм проводит эту мысль все более четко и
последовательно
40
. Так как пророческо-евангелическая религия не признает института
церковного авторитета, а только личностный авторитет выдающегося религиозного
гения, поэтому она не знает также чистого согласия с установленным и
опосредованным авторитетом религиозного учения, а лишь свободное, творческое
овладение глубочайшим религиозным переживанием, которое в том гении поднялось с
особой силой. Августин сказал: "Ego vero evangelio non crederem, nisi me catholicae
ecclesiae commoveret auctoritas" («Я даже Евангелию верю лишь потому, что меня
побуждает верить авторитет католической церкви»—лаг.)
41
. Лютер добавил к этому:
«Это было бы ложно и не по-христиански. Каждый сам по себе должен верить потому,
что это слово Бога, и потому, что он сам внутренне чувствует, что это истина». «Ты
должен сам в своей совести чувствовать Христа и непоколебимо верить, что это слово
Бога». «Поэтому Бог должен сказать в твоем сердце: «Это Божие слово» »
42
.
На этом свободном и творческом отношении к авторитету слова Бога покоится также
суверенная самостоятельность, которая отличает толкование Евангелия у Лютера,
самостоятельность и свобода, которую вновь быстро забыла старая протестантская
теология. В отличие от любого механического учения о богодухновенности он
приписывает отдельным местам Ветхого и Нового Завета неодинаковую религиозную
ценность. «Следует четко выбрать из всех книг те, которые являются наилучшими»
43
.
Лютер создал собственное исследование о требованиях к истолкованию всего Писания.
Это же постоянно делали и мистики, но в то время как искусство аллегории, найденное
Филоном, вносит их возвышенные мистические переживания в Писание, берущее свое
начало от совершенно иной религии, Лютер отклонил это искусство и понял, и
истолковал Писание исходя из основного события библейско-пророческой веры, чье
чистейшее воплощение нашел он у Павла и Иоанна и которое было родственно по духу
его собственным переживаниям. «Это единственный пробный камень, позволяющий
придирчиво рассмотреть все книги, чтобы увидеть, вращаются ли они вокруг Христа
или нет»
41
. Так Лютер соединил сильнейшую личностную веру в авторитет с
радикальной личностной свободой. В то время как мистики сначала пассивно
подчинялись безличностному авторитету и на вершине своей внутренней жизни
радикально освобождались от него, Лютер поклоняется во всей своей религиозной
