 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
непонимание и глухота к вопросам, которые по самой сути своей были и остаются
проблематичными?
Та критика цивилизации, которую дал Томас Манн, противопоставивший ей
культуру (еще до Шпенглера или одновременно с ним), должна войти как интегральная
часть в само понятие цивилизации, так же как и в ее духовную практику. Собственно,
книга Т. Манна и есть тот духовный концентрат, который должен быть включен в
число предметов здешнего аварийного запаса. Ценности Запада взяты у Т. Манна в
движении, в критической рефлексии, в моменте становления. Именно в процессе
критической рефлексии эти ценности осознаются у Т. Манна; они, как сказали бы
русские формалисты, выводятся из автоматизма восприятия, делаются заново
ощутимыми.
Томас Манн хотел в этой книге подвести итоги, — на самом деле она оказалась
путеводителем или, лучше сказать, картой, на которую наносится маршрут
исследователя. Путь его к демократии — это путь писателя, литератора, осознающего
свою проблематическую природу. Литература оказывается моделью политики и в
конечном счете — демократии, демократической цивилизации. Общее у них — ирония,
ибо ни политика, ни литература не должны, да и не могут по своей природе быть
радикальными; ни та, ни другая не знают общеобязательной истины и не выносят апо-
диктических суждений. «Аполитичной» оказывается в конечном счете сама политика
— когда она правильно понята. Это и есть то, что Бердяев называл скептической
общественной гносеологией, говоря о демократии, — но у Томаса Манна в признании
того же факта содержится уже не осуждение, а готовность приятия. Впрочем, одну
истину Т. Манн призывает понять до конца:
«Нужно до конца понять одну истину: тот, кто не привык говорить прямо и брать на
себя ответственность за сказанное, но дает говорить через себя людям и вещам, — тот,
кто создает произведения искусства, — никогда не принимает вполне всерьез духовные
и интеллектуальные предметы, ибо его работа всегда стремится брать их как материал
для игры, для репрезентации различных точек зрения, для диалектического спора,
всегда позволяя тому, кто говорит в данное время, быть правым».
Эксплуатируя Томаса Манна, можно сказать, что единственная реформа, которую он
не отказался бы осуществить на англосаксонском и латинском Западе, — это
превращение республики адвокатов в республику писателей. И это отнюдь не потому,
что писателей он рассматривает как некий высший человеческий тип, — совсем нет; не
наоборот ли? Именно проблематичная природа писателя, его фундаментальная
двусмысленность, готовность его молиться многим богам делают его фигурой,
адекватной демократии. Томас Манн пишет в своей книге, что он достаточно рано
открыл в себе способность думать двумя взаимоисключающими способами об одном
предмете. Такая — и подобные — способности необходимы демократическому
политику в первую очередь. Многочисленные критики демократии говорили в один
голос о том, что она страшно снижает и мельчит тип политика. Манн готов считать
такого «мелкого человека» более человечным. Демократия способствует скромности,
критической самооценке людей. В этом, конечно, немалое ее достоинство.
Поэтому принципиальной ошибкой Томаса Манна в «Размышлениях аполитичного»
являются не реликты романтического консерватизма, а понимание демократического
XX века как реставрации просветительской и руссоистской концепции человека —
концепции некритического гуманизма, культа человека. Оказалось, однако, что
нынешняя демократия — при мощной поддержке психоанализа — отнюдь не
обольщается человеком. Она перестала строить гуманистический миф, — что не
мешает ей принять человека таким, каков он есть. Она склонна прощать, а не осуждать
и карать. И что больше отвечает религиозному подходу к человеку: прощение или
