 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
учителями, но первосвященниками, облеченными временною властью и имеющими
право решать в каждом конкретном случае, какое благо должно быть принесено в
жертву и какое может остаться в живых, — это представление может прямо привести в
ужас».
В философии Джемса, другими словами, достигнут тот же результат, что и в романах
Достоевского, с той только разницей, что если, как полагает М. М. Бахтин, модель
мира по Достоевскому — Церковь, то у Джемса такой моделью будет демократия. Его
плюрализм, в социальном соотнесении, есть не что иное, как философская
формулировка опыта гражданина демократического общества. Транскрипция
установок русского сознания в терминах американского опыта делает религиозную
заданность социальной данностью. Демократия сама в себе приобретает тот
религиозный смысл, который американские партизаны религии хотят отыскать в
каких-то внеположных ей (демократии) инстанциях.
Короче говоря, американский плюрализм имеет глубокий религиозный смысл.
«Скептическая общественная онтология», как назвал Бердяев демократию, становится
аналогом апофатического богословия — единственным методом религиозного гнозиса.
Агностицизм оборачивается путем богопознания; такова религиозная пара-доксия,
явленная у Шестова философски, а у Джемса (коли мы говорим о глубинных истоках
его философии) — в практически-социальном действии, которое называется
демократией. Плюралистический прагматизм предстает у Джемса единством
религиозной интуиции, философского познания и политической идеологии. В России
же, при ее склонности к «синтетическому мировоззрению», к целостной истине, не
было понимания этой парадоксальной природы высших начал знания и бытия, —
понимания их многообразия, несводимости их к единому принципу. Опыт России
показывает опасность монистического мировоззрения прежде всего. Опасна сама
структура монистически ориентированного духа, — а не содержательные его
наполнения. В Америке индустриальное общество справляет куда большие триумфы,
чем в Советском Союзе, но оно не перерастает в тоталитаризм, потому что не
ограничивает истину единством «технологии как идеологии», — потому что вообще
здесь не ищут последней и всеразрешающей формулы бытия.
Еще одно небольшое замечание о шестовской статье, посвященной Джемсу: Шестов
заметил, что первый немецкий перевод «Многообразия религиозного опыта» вышел
без главы, в которой Джемс сделал попытку обоснования политеизма. Политеизм —
это, видимо, все-таки то, что американцы называют too much. Достаточно того, что в
Америке есть 240 миллионов свободных граждан. Приходилось читать в американской
газете, что иностранцы никак не могут решить, что же такое Америка: нация или
Церковь?
11
Русский эмигрант-интеллектуал, очутившись на Западе, тем паче в Америке, почти
всегда обнаруживает весьма болезненный идейно-психологический комплекс: его
монистическая духовная установка резко обостряется. В мышлении его нарастает
эксклюзив-ность, чреватая фанатизмом; последний провоцируется зрелищем видимого
распада духовных и социальных связей самой западной жизни, ощущением
апокалиптичности здешнего бытия, катастрофических канунов — и приводит
эмигранта к позиции некоего про-фетизма. Запад очень легко критиковать: что ни
скажешь о нем обличающего — все попадает в цель. Это легкая, потому что большая,
мишень. Пессимистическое пророчество эмигранта становится мотивировкой
неприятия этой, западной, жизни. Но основа указанного комплекса — чисто
психологическая: проекция вовне собственного катастрофического опыта, ибо
эмиграция и есть катастрофа, психологическая катастрофа. Мировоззрение такого
