 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
трагедию человека с трагедией культуры, выявляя ее антропологическую основу, а
учением о субъективности времени соединяет человека с мистерией космоса. Поэтому
не стоит пренебрегать «осенними подробностями жизни», противопоставляя им
«загадки вечные»
31
, а, напротив, следует сосредоточить на них внимание самое прис-
тальное, что не свидетельствует о «проявлении болезненной впечатлительности» (или,
точнее, свидетельствует о ней лишь на первый взгляд) не «современного ума»
32
, но
вскрывает неочевидное-бесконечное, «бесконечное в малом»
33
. Проявляя к «мелочам»
внимание, а в анализе их поразительную настойчивость и проницательность,
христианская мысль открывала последствия неочевидные, ускользающие от внимания
сознания повседневного. У истоков разработки этой тематики и инструментария,
пригодного для ее анализа, и стоял Августин, пережив трагедию среды и культуры, в
которую попал, лично.
Окунувшись в наслаждения социальной среды, выше названной, Августин пережил не
только наслаждение, но и неясное, осмысленное лишь в ретроспективе «Исповеди»
напряжение, тревожащее и беспокоящее его внутренний мир, в описании которого по-
является хаос смыслов противоречивых и антиномичных: «любил», «ненавидел»,
«томился», «искал», «голодал» и др. Это нагромождение результируется изящным,
сильным и удивительно парадоксальным выражением: «Я еще не любил, и любил
любить» .
Как любовь к кому-то оборачивается любовью самого себя? Как возрастает смысловая
дистанция между «Я» и «Ты», лишающая внутренний мир устойчивой опоры и
онтологии? Восстановим пунктирно линию этого превращения. Любовь — это
конкретное отношение к конкретному человеку, не размещающегося в плоскости
собственного внутреннего мира, это отношение "Я" и «Ты», где «Ты» такой же, как
«Я». В этом смысле любовь предполагает равенство, в горизонте культуры и общества
неустранимое, любить можно только личность. Любовь, стремящаяся к подчинению
себе предмета, к поглощению его своим желанием и волей, лишает его прежде всего
личностной основы, важным становится не сам предмет любви, а цель вне его, то, что
можно достичь посредством него. Он должен стать полностью прозрачным для воли и
чувств другого, где другой — «Я сам». Важно лишить предмет его метафизической
основы, дарующей ему собственный смысл и суверенитет, того, что делает его «вещью
в себе», если воспользоваться здесь понятием классической философии. На первый
план выходят стороны предмета, посредством которых достигаются индивидуальные,
культурные и социальные цели; так он подчиняется и тиражируется. Неважным
оказывается все неповторимо уникальное, все то, что не позволяет тиражировать
«удобную нам» личность, все то, что и есть «личностное начало». Простая
индивидуальность — это уже абстракция. Прогрессирующее обезличивание
превращает любую индивидуальность в индивидуальность абстрактную, в которой
выделяется «самая главная сторона», только то, что нужно. Единственным действи-
тельным предметом, а стало быть, предметом любви оказывается и объявляется «Я
сам», конституирующий себя в качестве единственной реальности, несущей миру
смысл и диктующей ему волю. Все остальные и вс¸ остальное — лишь средства,
лишенные собственного смысла и права на свои собственные цели, лишь количество,
«масса». За стремлением человека лишить мир метафизической основы Августин
усматривает частный интерес человека, которому для реализации себя нужен не мир, а
видимость мира — «живая смерть» — мир, лишенный в перспективе человека (и
ангажированный ею) собственной онтологической основы. В этом он и увидит суть
«первородного греха» и предмет его исповеди. Как известно, развитие по этой
сюжетной линии было прервано обращением Августина к сакральному тексту, где в
выбранной наугад странице он прочел: «Не в пирах и в пьянстве, не в спальнях и не в
распутстве, не в ссорах и в зависти: облекитесь в Господа Иисуса Христа и попечение о
плоти не превращайте в похоти» (см.: Рим. 13, 13—14)
35
. Августин прервал развитие
