 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
ское прошлое». И учил Гераклит:
Вечность — дитя, забавляющееся
шашками (пессами): царство ребенка (DK
22 В 52).
* * *
При соответствующих масштабах социальных процессов, больших, чем те, для
которых Лютер обозначил сакральную и историческую границу, на авансцену истории
выходят архаичные, погруженные в природную стихию пласты сознания, разыгрывая
на «органе мира» свою собственную партитуру, извлекая музыку, этических
ограничений не знающую, вовлекая историю в свое «беспечное бытие-пение» (Р.-М.
Рильке)
66
. Масштабы, заданные социальной революцией в России, чрезвычайно велики
и прорывают все границы, очерченные предыдущей историей, вот почему я говорю об
этом социальном процессе не только как о «восстании масс», но как о «восстании
богов», восстании обреченном, но и историю на муки обрекающем.
Надо отметить, что в духовном становлении России для этого были и свои
предпосылки. В истории и философии духа в России давно зафиксирован и обоснован
разрыв, который оставил за границей исторического сознания целый пласт душевной
жизни — национальную душевную стихию и народную традицию. Если католицизм
шел путем синтеза по отношению к предшествующей культуре, протестантизм —
путем анализа, то путь русского православия лежал через выбор, через решение и
«самоотречение» (Вл. Соловьев). Католицизм строил свое здание на фундаменте из
многих кирпичей, протестантизм — на камне, православие в России — на «почве», и
тот процесс, который в ней происходил, остался за пределами истории и культуры, но
это не значит, что его не было. «В смутных глубинах народного подсознания, как в
каком-то историческом подполье, продолжается своя уже потаенная жизнь, теперь
двусмысленная и двоеверная. И в сущности слагаются две культуры: дневная и
ночная»
67
, — отмечает прот. Георгий Флоровский, «Эта вторая жизнь протекает под
спудом и не часто прорывается на историческую поверхность. Но всегда чувствуется
под нею, как кипящая и бурная лава»
68
. Последующий процесс духовного развития
вывел этот пласт душевной жизни за границы социального самопознания, но не
исключил его навсегда из жизни и истории. Напротив, на соответствующих поворотах
истории при соответствующих масштабах социального процесса эта стихия
прорывается, смещаясь от периферии жизни к ее центру; тогда в историческом
процессе возникают явления и персонажи, сопричастность которым возможна лишь за
рамками исторического самосознания, за границами его темпоральной структуры как
таковой; они требуют восприятия не в горизонте «прошлое — настоящее — будущее»,
но в горизонте «всех времен», в горизонте Вечности. Время историческое
соприкасается с временем мифа, с иным, с оным, с тем измерением, откуда приходят
боги.
Жизненность общества, в котором ожили сакральные структуры сознания, измеряется
не количеством и качеством предметов, произведенных для удовлетворения
рациональных (как материальных, так и духовных потребностей), а сохранением связи
с сакральным или сакрализованным текстом, что требует повторения того же самого и
не приемлет установки Нового времени на изменение, которую только и может
реализовать десакрализованное общество. Сакральное общество претендует не на
новизну, а на исключительность.
При оценке этих процессов необходимо преодолеть узость и наивность как
антропоцентризма, так и социоцентризма. Наличие мифологической или
мифопоэтической компоненты в учении или социальном процессе не позволяет искать
решения проблем теории и социальной практики в сугубо антропологической или
