 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
игрушечного крокодила, то у них формировалась реакция страха на соответствующий объект. С другой
стороны, когда наивные особи смотрели фильм с игрушечным кроликом и цветком, у них не
формировалась реакция страха. Чтобы однозначно доказать, что у человека имеется такое же жесткое
соответствие готовности к страху определенных категорий стимулов, потребовалось бы выполнить
эксперимент или эксперименты, аналогичные проведенным на макаках-резус. Другими словами, людей
нужно было бы выращивать в специальных условиях, которые исключали бы их взаимодействие со
стимулами, релевантными тестовому, вплоть до момента проведения эксперимента. Разумеется, это
является серьезным нарушением этических норм, касающихся участия людей в экспериментах. Тем не
менее эксперименты, которые могут на вполне законных основаниях проводиться на людях, говорят в
пользу гипотезы о том, что у людей на процесс научения страху накладываются биологические
ограничения, весьма схожие с обнаруженными у макак-резус и других приматов.
Если человека раздражать ударом электрического тока средней силы и сочетать его с
демонстрацией слайдов с различными стимулами, то с большей вероятностью будут вырабатываться
связи между электрическими ударами и изображениями змей, чем между электрическими ударами и
изображениями изношенных электрических проводов и поломанных розеток (Mineka, 1983). Было
показано, что такого рода неправильные связи будут проявляться даже при отсутствии личной истории
или опыта взаимодействия с релевантными страху стимулами, что наводит на мысль об их
филогенетических истоках. Что же за перцептивные признаки укоренились в ответственных за
сенсорную обработку зонах головного мозга, подготавливая нас к тому, чтобы считать определенные
классы стимулов более адекватными для научения страху, чем другие? Это вопрос во многом остается
без ответа.
В исследованиях макак-резус было обнаружено, что для выработки реакций страха подходили
только модели, обладающие специфическими признаками живого существа. Объекты синусоидальной
формы, например водяной шланг, не были адекватны и не могли стать основой для выработки связи со
страхом. В одном исследовании, выполненном на беличьих обезьянах (низшие приматы), было
обнаружено, что эти животные вырабатывают реакцию страха только в том случае, если они питались
живыми насекомыми, и не вырабатывают такой реакции, если они были выращены на исключительно
растительном корме (Masataka, 1993). Эти результаты говорят о том, что, по крайней мере, у данного
конкретного вида приматов для запуска лежащих в основе специфических реакций страха механизмов
восприятия необходимо знакомство с живыми, двигающимися животными.
Мундкур (Mundkur, 1978) описал универсальную для всех людей тенденцию придавать
символическое значение определенным видам животных. Едва ли не в каждом обществе по всему миру
символы змея больше чем каких-либо других животных вызывают отвращение, почитание или оба
чувства одновременно. Кук (Cooke, 1996) считал данный культурный феномен эволюцией интереса,
аргументируя это тем, что в ходе эволюции у нас сложились психологические механизмы, которые
делают определенные классы стимулов внутренне более интересными для нас. Поясняя свою точку
зрения, Кук обращает внимание на широкое распространение мотивов змея в искусстве и литературе
всех мировых культур на протяжение всей истории. Даже в тех обществах, где окружающая среда
лишена змей, например в Ирландии, образы змей отчетливо прослеживаются в художественных
произведениях. То, что сложилось в ходе эволюции у нас и родственных нам приматов, не является
жестко закрепленным страхом змей и других релевантных страху стимулов. Скорее, эти стимулы
обладают такими особенностями, которые отсутствуют у других классов стимулов вследствие
унаследованных нами мозговых механизмов. Онтогенез каждого человека имеет свои неповторимые
особенности, куда относится культура, в которой он родился, определяющая, смотрим ли мы на
существа вроде змей со страхом и отвращением, или же с благоговением и почитанием, или даже с
безразличием. С этой точки зрения научение страху схоже с другими типами эволюционно
сложившихся механизмов, которые мы будем обсуждать в этой книге. Окончательный поведенческий
паттерн не зависит от одних лишь генетически запрограммированных пристрастий. Онтогенез каждого
человека и внешние сигналы в каждой специфической ситуации взаимодействуют с генетической
предрасположенностью, порождая несметное число сложных паттернов поведения. (Если вы
разобрались в двух последних предложениях, то вы поняли основную мысль эволюционной
психологии!)
