 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
часто вспыхивала от внезапной мысли, что сейчас следовало бы быть дома, покрасить крышу или
оплатить тот счет, встретиться с этим боссом или позвонить той девушке; и от приводящего в отчаяние
чувства, что всего этого, чему следовало бы быть, уже никогда не будет. А это, по-видимому, в свою
очередь существенно переплетается с одной стороной американской жизни, которая будет полностью
рассмотрена позднее. Имеется в виду, что многие наши молодые мужчины сохраняют жизненные
планы и собственную идентичность опытным путем, следуя принципу, подсказанному ранним
периодом американской истории. Согласно этому принципу, мужчина должен иметь, сохранять и
защищать свободу следующего шага, право сделать выбор и воспользоваться случаем. Разумеется,
американцы тоже остепеняются, и каждый занимает свою социальную «нишу» в полном смысле слова.
Но и такая оседлость по убеждению предполагает уверенность в том, что люди могли бы
переместиться, если бы захотели, в географическом, социальном или в обоих измерениях сразу. Имеет
значение именно свобода выбора и убежденность, что никто не властен тебя ограничивать или
помыкать тобой. Поэтому контрастирующие символы - владения, положения, одинаковости и выбора,
изменения, вызова - становятся для всех важными. В зависимости от непосредственной обстановки эти
символы могут обернуться благом или злом. Для нашего морского пехотинца оружие сделалось
символом падения его семьи и представляло все те скверные, совершаемые в гневе поступки, которых
он решил себе не позволять.
Таким образом, снова три одновременных процесса, вместо того чтобы
поддерживать друг друга, по-видимому, взаимоусугубили присущие им опасности.
(1) Группа. Эти солдаты как группа с определенной идентичностью в вооруженных силах США
испытывали необходимость успешно овладеть положением. Вместо этого недоверие командованию
вызвало панический ропот. Наш санитар сопротивлялся панике, на которую вряд ли мог не обратить
внимания, благодаря защитной позиции столь часто занимаемой им в жизни - позиции спокойного и
терпимого руководителя детей.
(2) Организм нашего пациента боролся за сохранение гомеостаза под воздействием
подпороговой паники и проявлений острой инфекции, но был внезапно выведен из строя сильной
лихорадкой. Вопреки этому морской пехотинец держался из последних сил благодаря «убеждению»,
что мог «справиться со всем».
(3) Эго пациента. Под тяжким бременем групповой паники и нарастающей лихорадки, которым
санитар вначале не собирался уступать, его душевное равновесие было нарушено из-за утраты внешней
поддержки внутреннего идеала; те самые командиры, которым он доверял, приказали ему (или он так
думал) нарушить символическую клятву, служившую весьма ненадежной основой самоуважения.
Несомненно, случившееся открыло шлюзы инфантильным побуждениям, которые он так строго
удерживал в состоянии напряженного ожидания. Ибо при всей его стойкости только часть личности
этого человека была подлинно зрелой, тогда как другая часть поддерживалась рухнувшими теперь
подпорками. В таких условиях он не мог вынести бездеятельности под бомбежкой, и что-то в нем
слишком легко уступило предложению эвакуироваться. В этот момент ситуация изменилась, поскольку
появились новые осложнения. Будучи эвакуированными солдаты чувствовали себя как бы
бессознательно обязанными продолжать страдать, причем телесно, чтобы оправдать собственную
эвакуацию, не говоря уже о последующем увольнении в отставку, которую часть из них никогда не
могла бы себе простить под предлогом «какого-то там невроза».
После первой мировой войны резко возросло значение невроза компенсации, то есть невроза,
бессознательно затягиваемого с целью обеспечить непрерывную финансовую помощь. Опыт второй
мировой войны потребовал понимания того, что можно было бы назвать неврозом сверхкомпенсации, то
есть бессознательным желанием продолжать страдать, чтобы психологически с избытком
компенсировать свою слабость, вынудившую подвести других; ибо многие из тех, кто стремился уйти
от действительности, были более преданными людьми, чем сами о том подозревали. Наш совестливый
санитар тоже неоднократно испытывал, как его голову «прошивала» мучительная боль всякий раз,
когда он выглядел определенно лучше, или, точнее, когда он сознавал, что какое-то время чувствовал
себя хорошо, не обращая на это внимания.
Мы с достаточной уверенностью могли бы сказать: морской пехотинец не подорвал бы здоровье
таким специфическим образом, если бы за этим не стояли известные обстоятельства войны и боя; так
же, как большинство докторов не сомневалось бы в том, что у маленького Сэма не могло быть
судорожных припадков такой тяжести без «соматической податливости». Однако в обоих случаях
главной психологической и терапевтической задачей остается понять, как эти комбинированные
обстоятельства ослабили центральную защиту и какое специфическое значение репрезентирует
наступившее в результате расстройство.
