 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
заменил собой дух слепого повиновения; маркой офицера, вместо касты, стала его зрелость. С таким
новым материалом был подготовлен блицкриг: не только технический подвиг, но быстрый выход и
спасение для травмированного немецкого народа. Ибо молниеносная война обещала победу темпа над
превосходством союзников в мощности артиллерии (и стоящим за ней промышленном могуществе),
которая во время первой мировой войны «прижимала немцев к земле» до тех пор, пока они не стали
готовы довериться Вильсону
[Имеется в виду Томас Вудро Вильсон, президент США, и его идеи
«мирного мирового порядка» в связи с заключением Версальского договора. - Прим. пер.], разойтись и
заняться более возвышенными делами. Кроме того, молодежь Германии в блицкриге на собственном
опыте познала «заключительные аккорды революции, достигающие духовных, ментальных и телесных
глубин». [W. W. Backhaus, Ueberwindung der Materialschlacht 'Das Reich' Berlin, July, 13, 194.] Блицкриг
ослаблял чувство окруженности и периферической уязвимости. И, цитируя нациста: «Инстинктивное
удовольствие, которое молодежь находит во власти моторов, здесь пророчествует расширение
возможностей человечества, с самого начала бывших такими узкими и, в целом, так и не расширенных
цивилизацией». [Там же.] Было бы губительно отмахиваться от такого нацистского мистицизма. Чтобы
нанести поражение моторизованной Германии, молодежи других стран также пришлось научиться,
подобно современным кентаврам, вырастать вместе со своими боевыми машинами в новых, не знающих
отдыха существ, влюбленных в точность. Гитлер пытался приблизить появление поколения,
воспринимавшего моторизованный мир как естественный, и сплавить его с образом тоталитарной
«государственной машины».
Когда он увидел, что «индустрия демократических стран движется на большей скорости», то
воспринял это как личное оскорбление (Gelump (барахло) - так он в раздражении называл их
продукцию). Когда их летающие крепости оказались прямо над его городами и, прежде всего, когда он
увидел, что англосаксонские парни могут идентифицироваться со своими машинами, не теряя при этом
голову, он был настроен скептически. Когда же он увидел, что русские совершают не только чудеса
обороны, но и наступления, его иррациональная ярость не знала границ, ибо в своем инвентаре образов
Гитлер характеризовал русских не только как несопоставимых с его солдатами, но как народ, стоящий
ниже всякого сравнения: он называл их Sumpfmenschen [Буквально: «болотные люди». Скрытые
коннотации: грязные, распутные (нем.).
- Прим. пер.]
и «недочеловеками». Таким образом, русские
сравнялись с другими «недочеловеками», евреями: только более удачливые русские имели свою страну
и армию. Достаточно очевидно, что в фантастическом преувеличении Гитлером еврейской «угрозы»,
воплощенной, фактически, в такой малой доле населения, к тому же высоко интеллектуализированного,
скрывалась сильная зависть. Как мы уже говорили, «слишком узкий» немец всегда чувствовал себя
подвергаемым опасности, денационализируемым информацией, которая открывала ему
относительность и разнообразие культурных ценностей. Казалось, еврей остается самим собой несмотря
на рассеяние по всему миру, тогда как немец опасался за свою идентичность в собственной стране.
Действительно, казалось, будто эти таинственные евреи делают из интеллектуальной релятивности
средство расового самосохранения. Для некоторых немцев это было непостижимо без предположения
особо хитрого шовинизма, тайного еврейского сговора с Судьбой.
6. Впечатление о евреях
Уже Освальд Шпенглер предполагал, что антисемитизм является в значительной степени делом
проекции: люди особенно отчетливо видят в евреях то, что не хотят замечать в себе. Представление о
тайном сговоре с Судьбой, перепитии которой, по-видимому, скрывают за «избранным» чувством
интеллектуального превосходства мечты о завоевании мира, полностью близко германскому
шовинизму.
Хотя проекции - это враждебные и наполненные страхом искажения, они обычно не лишены
зерна глубокого смысла. Верно, что субъект проекции «видит сучок в глазу брата своего и не замечает
бревна в собственном глазу», и что степень искажения и безобразности реакции лежит на его совести.
Однако в глазу соседа обычно есть нечто такое, что подходит для особого увеличения. И уж никак
нельзя отнести за счет случайного стечения обстоятельств, что в этот решающий момент в истории
(когда «один мир» стал реальным образом, а два мира - неизбежной реальностью) самые окруженные
цивилизованные народы оказываются чувствительными к пропаганде, которая предупреждает о
дьявольских силах самого рассеянного по миру народа. Поэтому мы хотя бы мимоходом должны
поинтересоваться тем, что, по-видимому, делает еврея излюбленной мишенью самых злобных проекций
- и не только в Германии. Фактически, в России мы тоже недавно были свидетелями ожесточенной
