 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
people of the stockades»), поскольку находили их скученными в компактных, обнесенных частоколом
селениях, где они таким образом переживали суровые зимы и укрывались от диких зверей и врагов, не
забывая о развлечениях, хотя бы и грубых.
Большой пароход подходит к пристани, заполненной веселыми, празднично одетыми
встречающими. Среди них - близкая родня двух пассажиров парохода: недавно овдовевшей Варвары и
ее сына Ал¸ши. Мы первый раз видим его симпатичное маленькое лицо с широко открытыми глазами и
ртом, когда Ал¸ша, выглядывая из-за длинных юбок матери, с благоговейным страхом рассматривает
шумную родню, которая обступает и поглощает их. И как только он отваживается побольше выглянуть
из-за матери, так сразу грубые шутники проверяют запас его любопытства. Озорная маленькая кузина
показывает язык и громко кричит на него, а дядя хватает за нос и мягко надавливает, как на кнопку,
одновременно с гудком парохода. Симпатичный молодой парень, глядя на него, громко хохочет, с виду
добродушно, но поди, разберись тут. Наконец мальчику дают подзатыльник и заталкивают в лодку.
Затем мы видим, как все семейство, тяжело ступая, плотной колонной движется по середине
улицы, напоминая процессию паломников или, может быть, группу арестантов - или то и другое
одновременно. Скрытые голоса враждебной молвы становятся громче. Кто-то шепчет: «Они настойчиво
требуют у отца раздела имущества». Кто-то намекает, что овдовевшая мать Ал¸ши вернулась домой за
приданным, назначенным ей отцом, но им же и удержанным, поскольку она вышла замуж против его
воли. Бабушка, чья крупная фигура возглавляет процессию, причитает шепотом: «Дети, дети», - как
если бы с потомством не было сладу.
Затем мы видим эту большую семью дома: все скопились в маленькой комнате и охвачены
вереницей странных настроений. Балалайка что-то наигрывает, вызывая у слушателей непонятное
чувство, грустное и беспокойное. Как будто вместо молитвы перед едой, уже стоящей перед ними на
столе, эти люди предаются музыкальному состраданию самим себе - все вместе, но каждый по-своему.
Старый мастер Григорий выражает тему самосострадания самым поразительным способом: в ритме
песни он хлопает себя по лысине. И не ясно, от чего больше он получает удовольствие - от ритма или от
этих хлопков.
Как бы очнувшись, дядя Яков резко обрывает игру. Он делает глоток (водки?), занюхивает
(луком?) и начинает наигрывать веселую, ритмическую мелодию, напевая какую-то бессмыслицу о
сверчках и тараканах.
[Очевидно, читатель уже заметил отклонения (в сценарии фильма или в его
воспроизведении Эриксоном) от текста известной со школы трилогии Горького. Однако мы не вправе
что-то изменять в авторском тексте, тем более, что эти отклонения, в целом, не оказывают
существенного влияния на принципиальные оценки и выводы автора. -
Прим. пер.] Звучит бешеное и
электризующее крещендо, слишком быстрое для того, чтобы его мог схватить западный ум. Затем мы
видим Цыганка, пляшущего вприсядку.
Цыганок молод и красив, - и когда он раскатывает рукава, выпускает низ рубахи и, вообще,
«распоясывается», все получают от пляски огромный заряд бодрости. Он подпрыгивает и приседает,
дробно стучит каблуками, - и вся переполненная комната вторит ему, как будто в веселом
землетрясении: трясется мебель, дребезжит посуда, даже вода в графине колеблется.
Это в высшей степени мужское представление сменяется затем сценой щедрой женственности.
Гости уговаривают сплясать саму бабушку. Бабушка - поистине громадная старуха, плотно одетая, с
тяжелой головой, широким лицом и доброй, приветливой улыбкой. И этому тяжелому созданию
сначала удается быть по-детски застенчивой, затем - по-девичьи привлекательной, а немного спустя -
уже нести в танце свой могучий стан с чрезвычайным достоинством, легкостью и обаянием.
Ее ноги ступают осторожно, фигура сохраняет прямую и величественную осанку; медленно
поворачиваясь, бабушка разводит руки - сначала одну, потом другую - и снимает тяжелую шаль, как бы
обнажая перед всеми груди кормилицы.
В этот момент она неожиданно останавливается, бледнеет и закутывается в шаль. Музыка
обрывается, движение замирает. Все взоры устремлены на дверь: вошел дедушка. Разумеется, мы даже
не заметили его отсутствия. Однако ничто не может пересилить тот подтекст, что только в его
отсутствие бабушка могла открыть свое сердце и тело детям.
Эти насыщенные энергией сцены отмечают счастливое начало или, точнее, указывают на
счастливое прошлое. Как представителям западной культуры, нам было бы лучше настроиться на то,
что в этом фильме нет счастливого конца: нет истории любви и нет истории успеха. То, что мы видим
вначале, есть воспоминание о делах минувших дней; а в конце нас ждет будущее, в котором несомненно
лишь одно: оно будет горьким. «Горький» (Gorky) означает «горький» (bitter).
Вошел дедушка, и с ним - скупость и ненависть к людям. Его лицо застыло в напряжении,
