 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Эта рубка на взглядах - впечатляющая сцена. И все же есть что-то русское в таком
специфическом использовании глаз как оружия нападения и защиты. В русской литературе встречается
множество вариантов использования глаз, как эмоционального рецептора, как алчного захватчика и -
как органа взаимной душевной капитуляции. Однако там, где речь идет о великих образцах
политической и литературной жизни, особое значение придается глазам как непортящемуся орудию
воздействия на будущее. Характеристика Горьким Толстого в этом смысле типична: «Острыми
глазками, от которых было не укрыться ни одному камешку, ни одной мысли, он смотрел, оценивал,
испытывал, сравнивал». Или еще: его глаза «прищурены, как будто он напряженно вглядывается в
будущее».
Столь же типично описание Ленина Троцким: «Когда Ленин, прищурив левый глаз,
вслушивается в содержание передаваемой по радио речи, он похож на чертовски хитрого крестьянина,
которого не смутишь никакими словами и не обманешь никакими фразами. Это есть многократно
усиленная крестьянская проницательность, доведенная до вдохновения». [Leon Trotsky «The Russian in
Lenin», Current History Magazine, March, 1924.]
Сцена в убогой лачуге, где присев у кровати покрытого кровоподтеками внука, дедушка
выпрашивает себе прощение, почему-то напомнила мне известное русское полотно, изображающее
похожую сцену в дворце: Ивана Грозного у тела убитого им старшего сына! Родительская жестокость
Каширина служит отличительным признаком выдающихся семей России с самого начала ее истории и
пронизывает литературу дореволюционного периода. И в жизни, и в литературе эта жестокость
достигла вершин грубого насилия, неизвестных в сопоставимых регионах и периодах истории.
Совпадение этих двух сцен побуждает к историческому отступлению.
Древние славяне были мирными и плодовитыми землепашцами, охотниками и жителями
городищ. Около тысячи лет назад они попросили Рюрика, викинга, взять на себя их защиту от набегов
кочевников с юга. Видимо они рассчитывали купить - за разумные уступки - мир и позволение
продолжать охотиться первобытным оружием, обрабатывать землю грубыми деревянными орудиями и
поклоняться своим деревянным идолам и духам природы. Но что бы ни заставило их уступить свою
автономию этим покрытым сияющими латами, светлокожим воинам севера, они получили гораздо
больше покровительства, чем ожидали. Защитники дали жизнь сыновьям, которые тоже захотели быть
защитниками. «Чужаки» ворвались силой. И скоро защита народа от новых защитников стала
устоявшимся занятием. Первый князь основал великое княжество
[Вероятно, речь идет об Олеге. -
Прим. пер.] - своего рода ранговую систему более мелких княжеств для своих сыновей, которая вела к
нескончаемым усобицам с ранее возникшими городами: Киевом и Новгородом. Такие княжеские
междуусобицы повторялись снова и снова, в меньших и больших частях страны, пока, наконец, не
заставили ее жителей желать и молиться за единственного «сильного отца» (центральную власть),
который объединил бы многочисленных сыновей, даже если бы ему пришлось их всех убить. Таким
образом на заре русской истории была сооружена арена для взаимодействия: а) населения,
нуждавшегося в руководстве и защите от врагов; б) олигархических защитников, которые сами
становились мелкими тиранами, и в) верховного тирана, бывшего пленником олигархии и тайным
спасителем.
Защитники насильственно вводили христианство (византийского толка), а с ним и другую
иерархию, постоянно находившуюся в тисках конфликта с собой же и со светскими князьями. Хотя
князья и священники имели свои культурные, а часто и этнические корни в других странах, постепенно
они начали играть представление, называемое в книгах русской историей и сводившееся к бесконечной
династической борьбе, которая не только пережила ужасное нашествие татар, но усилилась и достигла
национального масштаба. В качестве контрапункта эта борьба привела к образованию нации, русского
христианства и русского царства: в XV веке Москва становится «третьим Римом», а Иван III - первым
государем всея Руси и защитником истинной веры. Он превратил древнюю Русь в национальное
государство, а его сын расширил границы этого русского государства, включив в него своих
многочисленных и разнородных соседей.
Существующая с X века традиция «сварливых и кровожадных сыновей» при Иване Грозном
достигла апогея. Отцеубийство процветало в высших кругах столетиями. Однако Иван, которого
история называет «Грозным», собственными руками убил своего старшего и любимого сына. Царь Иван
(подобно старику Каширину у постели запоротого им до потери сознания внука) возлагал вину за
жестокое безумие своей зрелости на те страдания, которые ему довелось претерпеть в детстве. И люди
соглашались с ним. Как я отмечал, они звали его Строгим, а не Грозным.
[В отечественной
исторической литературе нам не удалось найти подтверждения подобного отношения народа к Ивану
