 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
признается: его мол, столько пороли, что теперь из его кожи хоть голицы шей.
И снова подтекст этой сцены явно не формулируется. Но, по-видимому, речь в ней идет о
соблазне наивного непротивления, христианской доброты и приучения терпеть страдания этого мира,
приспосабливаясь к его ударам. Ал¸ша тронут и очарован, однако остается сдержанным. А вскоре после
этого разговора Цыганок погибает - весьма своеобразным, символичным образом - и Ал¸ша должен
вынести утрату друга.
Один из дядьев хочет поставить громадный крест над могилой жены (которую, как Цыганку
известно, сам и убил) и просит Цыганка помочь донести крест до могилы, находящейся на вершине
холма. Всякому было видно, что этот чудовищный крест слишком тяжел для одного. Но Цыганок с
мальчишеской гордостью похваляется, что сможет донести его на спине до самой могилы. Ал¸ша в
какое-то мгновение порывается помочь ему, - и зрители со страхом ожидают, что маленький мальчик
действительно станет помогать нести такой большой крест, но затем - как и в другие критические
моменты своей жизни - он просто позволяет отвести себя в сторону и предоставляет друга его судьбе.
В сцене, явно рассчитанной вызвать у зрителя мысль о Голгофе, Цыганок с огромным крестом на
спине бредет, спотыкаясь по склону расположенного на заднем плане холма. Крест все же раздавил его
своей тяжестью, ибо Цыганка вскоре приносят обратно в дом и кладут на пол, где он умирает. Белый
мышонок, с которым он то и дело забавлялся сам и развлекал детвору, выскальзывает у него из-за
пазухи и быстро бежит в сторону Ал¸ши - тот ловит его. Это выглядит так, будто «белая душа»
Цыганка нашла новый приют - у Ал¸ши.
Если бабушка олицетворяет древние народные обычаи, а дедушка и дядья - жадную эпоху
собственников земли и имущества, жен и титулов, то тогда Цыганок - это простодушный святой
первобытной христианской эры. Он остается веселым, добрым и милосердным до самого конца.
Ну, а мальчик Ал¸ша наблюдает предопределенное разрушение вокруг себя и, тем не менее,
сохраняет безошибочность лунатика в избегании фатальных затруднительных положений и
традиционных ловушек. Выходит, Ал¸ше полностью чужды сострадание, мораль?
Взять хотя бы его встречу со старым Григорием, тем самым, кто отводит мальчика в сторону,
когда приближается Голгофа Цыганка (ибо Григорий, почти слепой, способен видеть то, что ждет
впереди). Это - впечатляющая, пророческая фигура. Однако, проработав в мастерской деда почти сорок
лет, он лишается работы, когда совсем теряет свое изнуренное зрение. Поскольку дед отказывается
заботиться о нем, Григорий вынужден пойти просить милостыню. Ал¸ша - в ужасе. «Я пойду с тобой, -
сочувственно восклицает он. - Я буду твоим поводырем!»
Но после пожара, когда ослепший Григорий, спотыкаясь бродит с вытянутыми руками вокруг их
дома и жалобно зовет Ал¸шу, мальчик прячется от него и позволяет старику одиноко брести в вечной
ночи. Позднее, его два или три раза показывают следящим за Григорием, когда тот побирается на улице
и пытается хоть что-то отыскать на пепелище. Фактически, Ал¸ша крадучись идет за ним, как если бы
его неодолимо манило это неприглядное зрелище.
Западный зритель не может не подумать о том, какую трогательную картину они могли бы
создать вместе: высокий почтенный слепой старец и ведущий его за руку мальчик. Наш зритель
предвидит финал, где измученный совестью дедушка исправляется и бьет тревогу по всей стране,
пытаясь вернуть этих двоих, когда кажется, что уже слишком поздно. Отряд полицейских под началом
бравого шерифа или мотоциклетный патруль настигают старика и мальчика как раз в тот момент, когда
они собираются перейти реку по подмытому паводком мосту...
Однако совершенно очевидно, что мы наблюдаем в этом фильме появление души нового склада,
которое нам показывают главным образом через ее упущения. Упускаются же те действия, которые
основаны на чувстве вины. Ни угрызения совести, ни исправление содеянного, по-видимому, не
принимаются в расчет в этом новом расположении духа. Что имеет значение, так это критическая
осторожность, неподкупное терпение, полное избегание неверных действий, вызревание ясного
внутреннего направления и только затем - действие.
[Сравните следующий диалог в Московском суде:
Вышинский: Вы одобряли эти переговоры [с немцами]?
Бухарин: Или не одобрял? Я не выразил неодобрения - значит одобрял.
Вышинский: Но Вы говорите, что узнали о них постфактум.
Бухарин: Да, - одно не противоречит другому.]
Западный критик приходит здесь к выводу, что этому фильму не только не достает морали, но он
просто аморален. Возможно, однако, что в нем нам предлагают моральные альтернативы, совершенно
отличные от тех, которым предан иудейско-христианский мир. Когда Ал¸ша не поддается искушению
