 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
5. Протестант
Ал¸ша уходит. Ватага провожает его до полей. В построенной к этому времени маленькой
коляске они везут с собой Л¸ньку. Тот - вне себя от радости и предвкушения: он передвигается и
приближается к своей заветной цели - выпустить на волю всех обитателей его «зверильницы». В сцене,
которая вполне могла бы стать счастливым концом фильма в любой другой культуре, Л¸нька
подбрасывает своих любимых птиц в воздух и смотрит, как они исчезают в бескрайних просторах.
Однако когда мальчишки кричат и машут им руками на прощанье, Ал¸ша безучастно смотрит в
направлении горизонта.
Куда он идет, этот юноша со сталью во взгляде? В фильме ничего не говорится об этом.
Очевидно, он уходит, чтобы стать Горьким, а кроме того, стать новым русским. Что же произошло с
юным Горьким? И чем примечателен тип нового русского?
Горький поехал учиться в Казанский университет. «Если бы кто-то предложил мне: "Поезжай и
учись, но при условии, что тебя каждое воскресенье будут публично сечь на Николаевской площади", я
скорее всего согласился бы».
[A. Roskin, From the Banks of the Volga,
Philosophical Library, New York,
1946.] Однако вскоре он в полной мере ощутил на себе дискриминацию в отношении безденежных
студентов. Поэтому Горький становится студентом «вольного», как он сам его называл, университета
революционной молодежи.
Горький всегда был чувствительным и впечатлительным, и только его решение «схватить
жизнь», чуть ли не заставить ее отозваться на его веру, противодействовало глубокому,
сентиментальному унынию. Его епитимия как писателя состояла из упорного стремления выразить суть
в немногих словах. Наперекор глубоко ностальгической тенденции Горький решил развить силу духа,
чтобы можно было справиться «с зубной болью в сердце» и даже полюбить ее. Как и многих близких
ему по духу современников, такое напряжение сил чуть не убило Горького.
В 20 лет он попытался свести счеты с жизнью, выстрелив себе в грудь. Его предсмертная записка
довольно необычна: «В своей смерти я виню немецкого поэта Гейне, который выдумал зубную боль в
сердце... Из моего паспорта видно, что я - А. Пешков, а из этой записки, надеюсь, ничего не видно». [A.
Roskin, op. cit.] Итак, он готов простить нас, если мы все же увидим значимую связь между этой зубной
болью в сердце и его болью, а также стремлением его народа преодолеть регрессивную ностальгию и
«ухватить жизнь». Использованное в записке выражение действительно принадлежит горько (мы
сказали бы - язвительно) ностальгическому Гейне, рекомендовавшему в качестве средства от зубных
болей в сердце тот зубной порошок, что изобрел Бертольд Шварц. [To есть черный порох (Гейне Г. Из
путевых картин. Идеи. Книга Le Grand - В кн.: Гейне Г. Изб. соч. - М.:
Худож. лит. - С. 577) - Прим.
пер.] Позднее Горький описывал Чехову [Горький рассказывал об этом не Чехову, а Леониду Андрееву
(М. Горький. Собр. соч. в 18 т. - Т. 18. - С. 118) -
Прим. пер.] свой
репрессивный период как время
«каменной тьмы» и «неподвижности, уравновешенной навеки».
Покончив с этим застоем попыткой
покончить с собой, Горький выздоровел и отправился бродить по стране, работая где придется.
«Я в мир пришел, чтобы не соглашаться» - заявил он в своей первой эпической поэме. [Имеется в
виду поэма «Песнь старого дуба», от которой осталась эта единственная первая строчка, поскольку
Горький сжег рукопись после критики В. Г. Короленко. -
Прим. пер.] Ал¸ша ходил за Григорием и
всеми другими, наблюдая чтобы понять, где ему следует, а где не следует вовлекаться в существующую
людскую жизнь. Горький буквально подкрадывался к людям и ситуациям, чтобы увидеть, где бы он мог
вырвать у жизни, как бездомный скиталец, те «редкие и положительные» явления, которые не дали бы
его вере угаснуть.
Его аналитическая неподкупность, «возведенная в ранг вдохновляющей идеи», нигде не
выражена более эпически, чем в знаменитом письме, написанном Горьким по получении огорчающего
сообщения об «уходе Толстого». [М. Горький. Полн. собр. соч. в 25 т. - Т. 16. - М: Наука, 1976. - С. 288-
294.]
«...У меня в душе собака воет, и мне мерещится какая-то беда. Вот - пришли газеты, и уже ясно:
у вас там начинают "творить легенду", - жили-были лентяи да бездельники, а нажили - святого. Вы
подумайте, как это вредно для страны именно теперь, когда головы разочарованных людей опущены
долу, души большинства - пусты, а души лучших - полны скорби. Просятся голодные, истерзанные на
легенду. Так хочется утолить боли, успокоить муки! И будут создавать как раз то, что он хотел, но чего
не нужно, - житие блаженного и святого.
...Вот он теперь делает свой, вероятно, последний прыжок, чтобы придать своим мыслям
наиболее высокое значение. Как Василий Буслаев, он вообще любил прыгать, но всегда - в сторону
