 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
утверждения святости своей и поисков нимба. Это - инквизиторское, хотя учение его оправдано старой
историей России и личными муками гения. Святость достигается путем любования грехами, путем
порабощения воли к жизни. Люди хотят жить, а он убеждает их: это - пустяки, земная наша жизнь!
Российского человека очень просто убедить в этом: он - лентяй и ничего так не любит, как отдохнуть от
безделья.
...Странное впечатление производили его слова: «Мне хорошо, мне ужасно хорошо, мне
слишком хорошо». И - вслед за этим тотчас же: «Пострадать бы.» Пострадать - это тоже его правда; ни
на секунду не сомневаюсь, что он, полубольной еще, был бы искренне рад попасть в тюрьму, в ссылку,
вообще - принять венец мученический.»
В конечном счете, он видел в изменении Толстого древнее проклятие России:
«...Он всегда расхваливал бессмертие по ту сторону жизни, но больше оно нравится ему - по эту
сторону. Писатель национальный в самом истинном значении этого понятия, он воплотил в огромной
душе своей все недостатки нации, все увечья, нанесенные нам пытками истории нашей; его туманная
проповедь «неделания», «непротивления злу» - проповедь пассивизма, - все это нездоровое брожение
старой русской крови, отравленной монгольским фанатизмом [В англ. переводе - фатализмом (fatalism),
что больше соответствует контексту. -
Прим. пер.] и, так сказать, химически враждебной Западу с его
неустанной творческой работой. То, что называют «анархизмом Толстого», в сущности и корне своем
выражает нашу славянскую антигосударственность, черту опять-таки истинно национальную, издревле
данное нам в плоть стремление «разбрестись розно». Мы и по сей день отдаемся стремлению этому
страстно, как вы знаете и все знают. Знают
- но расползаются, и всегда по линиям наименьшего
сопротивления, видят, что это пагубно, и ползут еще дальше друг от друга; эти печальные тараканьи
путешествия и называются: «История России», государства, построенного едва ли не случайно, чисто
механически, к удивлению большинства его честно мыслящих граждан, силами варягов, татар,
остзейских немцев и околоточных надзирателей...» [Там же, с. 288-289.]
Зрителям этого фильма, пытающимся понять, для чего Ал¸ша стал свободным, трудно избежать
двух ловушек: биографической и исторической. Кажется очевидным, что Ал¸ша — собирательный
вымышленный образ — обладает большим сходством с образом самого Горького, его идеалами и той
легендой, которую он, как любой великий писатель, так усердно разрабатывал, рассчитывая создать
определенное впечатление. Однако принадлежавшие подлинному Горькому способы разрешения его
юношеских проблем посредством творчества и невроза, лежат в стороне от нашего обсуждения.
Историческая ловушка, вероятно, кроется в неприязненном сравнении простой человечности и
жизненности этой картины, ее имплицитного революционного духа с ходульной и тупой
революционной «линией», ставшим привычным в отношении тех советских книг и фильмов, которые
доходят до нас сейчас. За грубыми злоупотреблениями революциями со стороны тех вождей, которых
они приводят к власти, мы должны искать корни революции в нуждах ведомых - и заведенных в тупик.
Значение этого фильма для нашей книги заключается в его очевидной релевантности ряду
психологических тенденций, являющихся базисными для революций вообще и, особенно, для
революций в тех регионах, которые стоят перед необходимостью индустриализации, хотя еще и
погружены в образы древней аграрной революции. Конечно, анализируемый фильм предлагает для
обсуждения лишь отдельные образы одного из таких регионов - великих русских равнин. Несмотря на
то, что другие этнические районы потребовали бы рассмотрения иных или, возможно, близких образов,
все-таки Россия сыграла такую же решающую и глубокую роль в коммунистической революции, какую,
скажем, англосаксы сыграли в истории Америки.
Подведем итоги. Среди предлагаемых этим фильмом образов доминирующее положение
занимает образ бабушки. По-видимому, она олицетворяет людей в их мистическом единстве с плотью и
землей: хорошее по своей природе, но оскверненное жадностью «племя», утраченный рай. Стать или
оставаться причастным к силе бабушки - означало бы капитулировать перед вечностью, попасть в
вечную зависимость от веры первобытного экономического порядка. Именно эта вера заставляет
первобытного человека крепко держаться за древнюю технологию и способы магического воздействия
на силы природы; и она же, в свою очередь, снабжает его простым лекарством против чувства греха:
проекцией. Все плохое заключено в злых силах, в духах, в проклятиях, - и либо нужно управлять ими с
помощью магии, либо быть одержимым ими. Для революционера-большевика доброта бабушки уходит
в далекое прошлое, во времена, когда добро и зло еще не были известны миру; и можно предположить,
что ее доброта сохранится в отдаленном будущем, когда бесклассовое общество преодолеет мораль
жадности и эксплуатации. В настоящем же бабушка представляет опасность. Она являет собой
политическую апатию той самой вечности и детской доверчивости русского человека. А возможно, что
