 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
который не был их родиной и которым никогда не правили коронованные или посвященные в духовный
сан предки. Это обстоятельство позволяло эксплуатировать его по-мужски грубо, обильно и, если бы не
женщины, анархически. Американцы осуществили, если вообще кто-то осуществил, мечту Чехова. Они
сделали покоренную землю комфортабельной, а машины - почти приятными, - к амбивалентной зависти
остального мира. Протестантизм, индивидуализм и полная опасностей жизнь первопроходцев в
сочетании создали идентичность индивидуальной инициативы, нашедшую в индустриализации свою
естественную среду. В предыдущих главах мы указали на проблемы, с которыми эта идентичность
столкнулась по мере того, как континент постепенно осваивали вширь и вглубь, - и ненасытная
инициатива стала пожирать человеческие ресурсы нации; мы также указали на некоторые дериваты
протестантской революции.
Теперь я попытаюсь прояснить то, что имел в виду раньше, когда говорил о новом
умонастроении Ал¸ши как форме отсроченного восточного протестантизма.
Искушения, от которых отворачивается Ал¸ша, равно как и искушения, от которых
отворачивается и против которых восстает любой протестант, не столь уж и отличаются от тех
соблазнов, какими римская церковь искушала первых протестантов. Вот эти соблазны: колдовское
очарование Бога как духа, входящего через органы чувств подобно свету витражных окон; сильный
запах ладана и успокаивающее пение псалмов; мистическое массовое крещение; «клинический» взгляд
на жизнь как на детскую болезнь души; и в особенности - позволение «прятаться за совесть другого».
Если же мы обратимся к тому сообществу, куда Ал¸ша, по-видимому, стремится, параллелизм с
протестантскими образами (patterns) становится еще очевиднее. Ибо от централизованной организации
спасения с помощью посредников (и, таким образом, эксплуатации инфантильных и первобытных
страхов) Ал¸ша и его товарищи переходят к созданию достойной доверия, ответственной элиты. Их
критерием отбора выступает не вера в Невидимого, а поведение внутри сообщества, которое
испытывает, отбирает и судит своих членов. Их совесть основана не на пароксизме цикла «грех-
искупление», а на дисциплине духа. Эта дисциплина определяет форму жертвы, придающую большее
значение систематическому укрощению разума и чувства, чем эффектному искуплению греха. Их
состояние спасения достигается не за счет дарованного верующим внутреннего света веры и любви, но
заключается в рассчитанном успехе в этом мире и решительном равнении на современные
экономические и технические силы. Их проклятие и смерть - не в сознании греха и неизбежности
адских мук, а в исключении из революционного сообщества и даже - в самоустранении из
исторического процесса, моральном падении, в сравнении с которым смерть от чьей-то руки - это
просто биологический пустяк.
По своему строю эта восточная протестантская переориентация в корне отличается от западной:
будучи пролетарской и промышленной, она одновременно является русской и православной.
[Представляется, что Эриксон не совсем корректно употребляет термин «православная» (Orthodox) там,
где можно было бы сказать «ортодоксальная» (orthodox). Ведь католицизм «ортодоксален» не менее
православия, особенно с точки зрения протестанта. —
Прим. пер.] Именно два последних элемента
определили ловушки такой новой ориентации и преступную чудовищность ее трагедии. Здесь мы
можем продолжить и закончить нашу аналогию.
Коммунистическая партия, поглощая нарождавшийся протестантизм, не могла мириться с
важной составной частью протестантства: сектанством.
Для поддержания абсолютной власти партия
нуждалась в абсолютном единстве. Отчаянные и, в конечном счете, грубые попытки партии
предотвратить фракционный раскол вполне подтверждаются протоколами ее первых съездов,
отличавшихся мелочным педантизмом. В этом отношении история партии более всего напоминает
церковную историю - достаточно посмотреть на предмет споров партийцев: истинность
диалектических законов истории, непогрешимость Политбюро, мистическая мудрость масс. Мы знаем,
чем закончился этот мелочный педантизм.
Предсказание Макса Вебера, что попытка установления диктатуры пролетариата могла бы
привести лишь к диктатуре посредников, то есть к диктатуре бюрократии, оказалось, как показывают
теперешние события, пророческим. Опять же, русские люди верили в одного человека в Кремле, кого
они не винили в жестокостях его посредников и считали своим защитником против узурпаторов и
эксплуататоров, как иностранных, так и местных.
Они и по сей день искренне так думают, поскольку нет ничего другого, чему они могли бы
верить исходя из того, что им известно. Поэтому русские люди вкладывают в эту веру максимум своих
сил. Самое пристальное внимание в наших исследованиях следовало бы уделить тому, что
первоначальное появление революционного умонастроения в России и Азии, носившее вулканический
