Navigation bar
  Print document Start Previous page
 60 of 200 
Next page End  

Конечно, некоторым матерям приходилось прекращать кормление грудью по независящим от них
причинам. В иных случаях дети отвыкали от кормящей матери благодаря постепенному переключению
на другую пищу. Однако прежде чем окончательно и бесповоротно отказаться от груди, младенец,
вероятно, многие месяцы кормился другой пищей, давая матери время на то, чтобы родить следующего
ребенка и восстановить запас молока.
В этой связи я вспоминаю забавную сцену. Маленький индеец, примерно трех лет от роду, сидел
на коленях у матери и с хрустом грыз сухое печенье. Ему часто хотелось пить. С властным выражением
лица, он опытным движением лез под блузку матери (имевшую, как в прежние времена, по бокам - вниз
от подмышек - разрезы), пытаясь добраться до груди. Из-за нашего присутствия, мать смущенно, но
отнюдь не возмущенно, осторожными движениями большого животного, отодвигающего в сторону
своего детеныша, не позволяла ему достичь цели. Тем не менее, малыш ясно давал понять, что имел
обыкновение получать время от времени маленький глоток в ходе еды. Вид этой пары лучше любых
статистических данных говорил о том, когда такие маленькие «ухажеры» - в том случае, если они
способны искать других приключений, - определенно перестают залезать в блузку матери или, ради
того же, в блузку любой женщины, у которой случайно есть молоко. Ибо материнское молоко, когда его
запасы превосходят непосредственные потребности грудного младенца, является общинной
собственностью.
В этом раю практически неограниченной привилегии ребенка в отношении материнской груди
имелся и свой запретный плод. Чтобы быть допущенным до сосания, младенцу приходилось прежде
научиться не кусать грудь. Бабушки-сиу рассказывают о том, какие трудности они испытывали со
своими избалованными малышами, когда начинали использовать соски против первого сильного укуса.
Они со смехом признаются, как бывало «надували» малыша и как он ярился. Именно в это время
матери-сиу обычно говорят то, что наши матери говорят намного раньше в жизни своих детей: пусть
покричит - здоровее будет. Особенно будущих хороших охотников можно было узнать по силе их
младенческой ярости.
Переполненный яростью малыш-сиу, как правило, оказывался связанным в переносной люльке
ремешками, буквально, по рукам и ногам. Он был лишен возможности выразить свой гнев обычными в
таких случаях бурными движениями конечностей. Я не собираюсь делать из этого вывод, будто
индейская люлька или тугие свивальники суть жестокие ограничения. Напротив, по крайней мере на
первый взгляд, они бесспорно напоминают материнское лоно и достаточно прочны и удобны для того,
чтобы укутывать младенца, укачивать и переносить его, когда мать занята работой. Предположение,
которое я действительно хочу высказать, заключается в том, что особая конструкция люльки, ее
обычное размещение в доме и продолжительность употребления - все это переменные, используемые
разными культурами в качестве усилителей базисного опыта и ведущих черт личности, развиваемых
ими у молодого поколения.
Какое сближение можно усмотреть между оральностью ребенка племени сиу и этическими
идеалами этого племени? Мы уже упоминали щедрость как характерную добродетель, необходимую в
жизни индейцев сиу. Первое впечатление таково, что спрос данной культуры на щедрость основан на
существующей в раннем детстве привилегии пользования питанием и утешением, происходящим от
неограниченного кормления грудью. Составляющей пару щедрости добродетелью была сила духа, у
индейцев - качество более свирепое и более стоическое, чем просто храбрость. Это качество включало в
себя запас легко возбуждаемого и быстро пополняемого охотничьего и боевого духа, склонность
наносить садистический вред врагу, способность выдерживать крайние лишения и боль как под
пытками, так и в результате самоистязания. Способствовала ли необходимость подавления ранних
желаний кусания такой всегда готовой к проявлению свирепости индейцев сиу? Если да, то здесь не
могло не сказаться одно обстоятельство: щедрые матери сами возбуждали «свирепость охотника» у
своих малышей на стадии прорезывания зубов, поощряя эвентуальный перенос провоцируемой ярости
младенца на идеальные образы преследования, окружения, захвата, убийства и похищения.
Речь здесь не о том, что характерное обращение с младенцами служит причиной образования у
ставших взрослыми людей определенных черт, как будто повернул несколько ручек в своей машине
воспитания ребенка и изготовил тот или иной тип родового, либо национального характера. На самом
деле мы не обсуждаем типологические черты в смысле необратимых сторон характера. Мы ведем
разговор о целях и ценностях, а также той энергии, которая предоставляется в их распоряжение
системами воспитания ребенка. Такие ценности сохраняются потому, что культурный этос продолжает
считать их «естественными» и не допускает альтернатив. Они продолжают существовать, потому что
стали неотъемлемой частью чувства индивидуума, которое он должен оберегать как ядро нормальной
Hosted by uCoz