 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
уже почти умолявшей ее выслушать) в том, что бабушка на самом деле умерла. «Ты все врешь, - сказал
он. - Она в Сиэтле. Я скоро ее снова увижу».
Из того немногого, что сказано о мальчике до сих пор, должно быть ясно: он был весьма
своевольным, резвым и не по годам смышленым малым, которого не легко провести. Честолюбивые
родители вынашивали большие планы в отношении единственного сына: с его головой он мог бы легко
поступить в колледж, а там, глядишь, и на медицинский или юридический факультет. Они поощряли у
него совершенно свободное выражение рано развившегося интеллекта и любознательности. Сэм всегда
был упрямым и с первых дней напрочь отказывался признавать слова «нет» или «может быть» за ответ.
Как только ему удавалось дотянуться до кого-нибудь, он наносил удар; стремление толкнуть или
ударить другого не считалось нездоровым в окрУге, где Сэм родился и рос, - в окрУге со смешанным
населением, где у мальчика с раннего возраста, должно быть, складывалось впечатление, что хорошо бы
научиться бить первым, на всякий случай. Однако теперь семья Сэма, единственная еврейская семья,
жила в небольшом, но зажиточном городке. Родителям пришлось приказать мальчику не бить детей, не
задавать дамам слишком много вопросов и ради всего святого (впрочем, и ради процветания бизнеса)
обращаться с неевреями вежливо. В прежней среде Сэма предлагавшийся мальчику идеальный образ
состоял из двух частей: образа крутого парня (на улице) и образа смышленого мальчугана (дома).
Сейчас ему предстояло стать тем, про кого неевреи из среднего класса сказали бы: «милый мальчик,
даром что еврей». И Сэм справился с этим нелегким «шпионским» заданием, приспособив свою
агрессивность к требованиям новой среды. Так он стал остроумным маленьким задирой.
Здесь-то «психический стимул» и достигает своей величины. Во-первых, Сэм всегда был
раздражительным и агрессивным ребенком. Попытки других обуздать его нрав только злили малыша;
собственные же усилия сдержать себя приводили к нестерпимому напряжению. Мы могли бы назвать
это его конституциональной интолерантностью,
причем «конституциональной» лишь в том смысле,
что мы не способны найти ее источник в чем-то более раннем: мальчик всегда вел себя именно так.
Хотя я должен добавить, что он никогда долго не сердился и был нежным, любящим сыном,
неудержимым в выражении любви тоже. То есть Сэм обладал чертами характера, которые помогли ему
усвоить роль добродушного озорника. Но накануне приезда бабушки что-то лишило его веселого
расположения духа. Как теперь выяснилось, он сильно, до крови, ударил ребенка и ему грозил
остракизм. Сэм, полный энергии экстраверт, был вынужден сидеть дома с бабушкой, которую еще и не
позволяли дразнить.
Была ли агрессивность Сэма частью эпилептической конституции? Я не знаю. Его энергия была
лишена каких-либо признаков лихорадочности или болезненного беспокойства. Правда, его первые три
больших припадка имели связь с идеей смерти, а два более поздних -
с отъездом первого и второго
лечащих врачей. Верно и то, что гораздо более частые мелкие припадки (с такими типичными
составляющими, как остановившийся взгляд, затруднение глотания и кратковременная потеря
сознания), после которых он обычно приходил в себя, тревожно спрашивая «Что случилось?», много
раз происходили сразу за его неожиданными агрессивными действиями или словами. Сэм мог бросить
камень в незнакомого человека, либо сказать: «Бог -
вонючка», «Весь мир забит вонючками» или
(матери) «Ты - мачеха». Были ли это вспышки примитивной агрессии, вину за которые ему приходилось
затем искупать в припадке? Или это были отчаянные попытки разрядить насильственным действием
предчувствие надвигающегося припадка?
Все рассказанное выше - мои впечатления, которые сложились от знакомства с медицинской
историей болезни Сэма и бесед с его матерью в то время, когда я непосредственно занялся лечением
мальчика спустя два года после начала заболевания. Скоро я стал свидетелем одного из его малых
припадков. Мы играли в домино, и чтобы определить порог терпимости моего пациента, я непрерывно
выигрывал у него, что было отнюдь не легко. Сэм сильно побледнел и как-то сник. Внезапно он встал,
схватил резиновую куклу и сильно ударил ею меня по лицу. Его взгляд бессмысленно застыл, он начал
давиться, как будто его рвало, и на мгновение потерял сознание. Придя в себя, Сэм хрипло, но
настойчиво произнес: «Продолжим» - и собрал кости домино, разлетевшиеся по сторонам. Детям
свойственно выражать в пространственных конфигурациях то, что они не могут или не осмеливаются
сказать. Когда Сэм поспешно приводил в порядок свой набор костей домино, он построил удлиненную
прямоугольную конфигурацию - миниатюрную копию больших ящиков, которые ему так нравилось
сооружать до этого в детском саду. Все кости домино были обращены лицевой стороной внутрь. Теперь
уже полностью придя в себя, он обнаружил, что построил, и едва заметно улыбнулся.
Я почувствовал, что мальчик готов услышать то, о чем, как мне казалось, я догадался, и сказал:
«Если бы ты захотел видеть точки на своих костях домино, тебе пришлось бы находиться внутри
