 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
развиваются судороги, параличи, потеря речи, зрения, слуха или другие истерические реакции. Поэтому,
делал еще один поспешный вывод Шарко, люди, расположенные к гипнозу, страдают болезненными
отклонениями нервной системы.
Из наблюдений Шарко, однако, вытекает другое важное обстоятельство: внушение не только приносится
извне, но может исходить также из побуждений самого субъекта. Явление получило название
“самовнушение”. Но прежде его описал Брэд.
Бернгейм пропагандировал использование гипноза для лечения больных. Шарко считал применение его в
клинической практике вредным.
Многие годы обе школы вели горячую дискуссию. Льебо напрасно призывал их к примирению.
Взгляды нансийцев были более прогрессивными. Они привлекли к себе много сторонников как во
Франции, так и за ее пределами. Среди них можно назвать таких известных физиологов, как заведующий
кафедрой физиологии Нансийского университета А. Бонн, выдающийся немецкий физиолог Рудольф
Гейденгейн.
В 1868 году Бонн выпустил книжку “Гипнотизм. Исследования физиологические и психологические”.
Автор призывает к расширению исследований необычайно запутанного вопроса. “Вопрос о гипнотизме, —
писал он,—• тем более заслуживает глубокого и добросовестного изучения, что в этих странных и, по-
видимому, необъяснимых явлениях лежит зародыш целой глубокой революции в области физиологии и
нейрологии мозга... Нужно, чтобы вопрос о гипнотизме вышел из области чудесного и вошел в область
научную; нужно, чтобы магнетизеры и беснующиеся уступили место врачам и физиологам; этот вопрос
должен изучаться в клиниках и лабораториях со всеми вспомогательными средствами, которыми мы
теперь обладаем, со всеми тонкими приемами экспериментального метода”.
Гейденгейн связывал гипноз с утомлением клеток коры головного мозга. Гипноз представлялся ему как
“сон разума”, во время которого подавляется сознание. Надо полагать, что эти представления сказались на
взглядах гениального русского физиолога академика И. П. Павлова, проходившего в конце 70-х — в
начале 80-х годов стажировку в лаборатории Гейденгейна. Не случайно вышедшая в 1880 году книга
Гейденгейна о гипнозе уже через год появилась на русском языке под редакцией И. П. Павлова.
Известно, что И. П. Павлов относился к Гейденгейну с большим уважением. В своей речи в 1897 году,
посвященной памяти немецкого классика физиологии, И.П.Павлов отметил, что Гейденгейн первый указал
на область гипноза как на область “глубокого реального смысла и высокого научного значения”.
И все-таки традиция рассматривать внушение в рамках гипноза тяготела над исследователями.
Большинство нансийцев не могли от них отойти, хотя в 1883 году Бернгейм и сообщил о больших
возможностях внушения в бодрствовании, то есть внушения без гипноза.
Интерес к гипнозу во Франции был так велик, что в 1882 году гипнотизм восторженно признается
многократно отвергавшей его Французской Академией наук. С 1886 года начинает выходить журнал
“Гипнотизм экспериментальный и терапевтический”, а в 1889 году в Париже созывается I Международный
конгресс по экспериментальному и терапевтическому гипнотизму. Среди его участников был молодой, но
уже известный русский профессор, руководитель кафедры нервных и психических болезней Казанского
университета Владимир Михайлович Бехтерев (1857—1927).
Страстная дискуссия на конгрессе проходила между нансийской и сальпетриерской школами. Нансийцы
вышли победителями. Мы же, спустя столетие, скажем, что обсуждалась только одна грань
многосторонней проблемы: внушение принималось во внимание лишь в рамках гипноза, а его
необыкновенно широкое участие в поведении человека не рассматривалось.
Тем не менее и школа Шарко, и школа Бернгейма сыграли выдающуюся роль в науке. Их усилиями под
внушение и гипноз начали подводить научно обоснованную психологическую и физиологическую базу.
После дискуссии Шарко стал менее категоричен в своем мнении относительно лечебного применения
гипноза. Его письмо к Гуттману, датированное 10 июня 1889 года, заканчивается такими словами: “Мой
взгляд заключается в следующем: по отношению к терапевтическому применению гипнотического
внушения дело стоит так же, как по отношению к другим терапевтическим методам. Оно имеет свои
показания и противопоказания, и, если от него не требуют больше, чем оно может дать... оно может быть
полезно; если требуют большего, то не только для дела, но и для тех, кто без критики приступает к делу, в
результате является вред и путаница”.
В конце XIX — начале XX столетий во Франции формируется еще одна школа, названная неонансийской.
Ее адептом стал добродушный аптекарь Эмиль Куэ (1857— 1926). Решающее значение во внушении он
придавал воображению. (Вспомним об ударе, нанесенном Месмеру авторитетной комиссией, которая
объясняла его врачебное искусство воображением. Как резко изменился интеллектуальный климат! Для
этого потребовалось почти полтора столетия.)
Внушение действует через самовнушение, говорили неонансийцы. Нет внушения, утверждали они, есть
только самовнушение.
Лечебный эффект многих лекарственных препаратов Куз также объяснял действием воображения.
В начале 900-х годов в Нанси открылась клиника, в которой больные обучались приемам целебного
самовнушения. Куэ называл своих больных учениками. Прежде всего “ученики” должны были поверить в
возможность самовнушения. Для этого предлагалось внушать себе: “Я падаю вперед” или “Я падаю
назад”; скрестив пальцы рук, внушать себе, что невозможно их разъединить, и т. д. Все применяемые
жесты призваны были убедить “ученика”, что он овладел приемами самовоздействия.
Убедившись в этом, “ученик” при закрытых глазах шепотом внушал себе избавление от беспокоящих
