 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Текст взят с психологического сайта http://www.myword.ru
Текст взят с психологического сайта http://www.myword.ru
женщина в одностороннем порядке его должница: она ничего не дает, он берет сам. А
поэтому он находит совершенно естественным, лишив Соланж девственности, отправить
ее в туалет; даже если женщина нежно любима, нет ничего плохого в том, что мужчине за
нее неловко; ему дано божественное право быть мужчиной, она же божественным правом
обречена возиться с биде и спринцовкой. Здесь гордость Косталя настолько сближается с
хамством, что не совсем понятно, чем, собственно, он отличается от дурно воспитанного
коммивояжера.
Первый долг женщины — подчиниться требованиям его великодушия; Косталь бледнеет
от ярости при мысли, что Соланж не оценила его ласк. Радиджа нравится ему потому, что,
едва он проникает в нее, лицо ее озаряется радостью. Итак, он наслаждается, чувствуя
себя одновременно хищным зверем и великолепным принцем. Возникает недоуменный
вопрос, почему так опьяняюще приятно брать и осыпать дарами, если взятая и осыпанная
дарами женщина — лишь несчастная вещь, безвкусная плоть, где теплится эрзац
сознания. Как Косталь может терять столько времени с такими ничтожными созданиями?
Эти противоречия обнаруживают истинную цену гордости, которая на самом деле не что
иное, как тщеславие.
Велико удовольствие быть сильным, великодушным, хозяином, но более утонченную
усладу доставляет жалость к несчастному племени. Время от времени Косталь с
волнением ощущает в своем сердце такую братскую привязанность, такую симпатию к
обездоленным, такую «жалость к женщинам». Что может быть трогательнее
непредвиденной нежности суровых людей? Склоня-
1 «Девушки».
2 Там же.
247
ясь над женщинами, этими хворыми животными, он являет собой благородную лубочную
картинку. Даже спортсменок он любит видеть побежденными, ранеными, изнуренными,
уязвленными; что же касается всех прочих, он хочет, чтобы они были как можно более
безоружными. Их ежемесячные недомогания вызывают у него отвращение, а между тем
Косталь признается, что «всегда любил у женщин те дни, когда знал, что они поражены
недугом»1... Ему случается поддаться этой жалости; он даже берет на себя обязательства,
пусть и не выполняя их: он обязуется помочь Андре, жениться на Соланж. Когда жалость
оставляет его душу, обещания умирают; разве он ке вправе сам себе противоречить? Он
сам определяет правила игры, в которой сам для себя — единственный партнер.
Но того, что женщина — существо низшее и жалкое, недостаточно. Монтерлан хочет,
чтобы она была еще и презренной. Иногда он утверждает, что конфликт желания и
презрения — патетическая драма: «Ах! Желать того, к чему относишься с
пренебрежением, такая трагедия!.. Быть вынужденным привлекать к себе и отталкивать
почти одновременно, зажигать и быстро отбрасывать, как спичку, — вот она, трагедия
наших отношений с женщинами!»2 По правде говоря, трагедию здесь можно углядеть
только с точки зрения спички — точки зрения презренной. Что же касается зажигающего,
боящегося обжечь пальцы, то совершенно очевидно, что гимнастика эта приводит его в
