 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Текст взят с психологического сайта http://www.myword.ru
Текст взят с психологического сайта http://www.myword.ru
не стоит, значит, все стоит одинаково; он принимает все, хочет все объять, ему нравится,
чтобы широта его духа ужасала добродетельных матерей; в то же время именно он
требовал во время оккупации введения «инквизиции»1, которая осуществляла бы цензуру
над фильмами и газетами; ляжки американских девиц вызывают у него отвращение,
блестящий же половой орган быка приводит его в восторг — у каждого свой вкус; каждый
воссоздает «феерию» на свой лад; во имя каких ценностей этот великий любитель оргий с
отвращением плюет на оргии других людей? Потому что эти оргии — не его? Значит, вся
мораль состоит в том, чтобы быть Монтерланом?
Он бы, разумеется, ответил, что наслаждаться — это еще не все: здесь должен быть
особый язык. Нужно, чтобы удовольствие было обратной стороной отречения, чтобы
сластолюбец чувствовал в себе еще и задатки героя, святого. Однако многие женщины
весьма преуспели в том, чтобы примирять свои удовольствия с высоким представлением о
собственной персоне. Почему же мы должны верить, что нарциссические мечтания
Монтерлана имеют большую ценность, чем фантазии этих женщин?
Ибо в действительности речь идет о мечтаниях. Поскольку Монтерлан не признает
никакого объективного содержания в словах, которыми жонглирует: величие, святость,
героизм, — они становятся просто игрушками. Монтерлан побоялся рискнуть своим
превосходством среди людей; чтобы и дальше упиваться этим возбуждающим вином, он
удалился на небеса; ведь Единственный наверняка обладает верховной властью. Он
запирается в кабинете миражей: зеркала до бесконечности возвращают ему его
собственное отражение, и он верит, что довольно его одного, чтобы населить землю; но он
всего лишь затворник в плену у самого себя. Он думает, что свободен; но он отчуждает
свободу в'пользу своего эго; он ваяет статую Монтерлана по канонам, заимствованным в
лубочном искусстве. Альбан, отвергающий Доминик из-за того, что зеркало отразило
лицо простака, — хорошая иллюстрация этого рабства; простаком можно быть только в
глазах другого человека. Гордый Альбан подчиняет свое сердце этому коллективному
сознанию, которое сам презирает. Свобода Монтерлана — это поза, а не реальность.
Поскольку действие для него невозможно за неимением цели, он довольствуется жестами;
он — мим. Женщины для него — удобные партнеры; они подают ему реплики, а он
забирает главную роль, венчает себя лаврами и дра-
«Мы требуем создания организма, который обладал бы неограниченной властью по
пресечению всего, что, по его мнению, способно нанести Урон человеческому
достоинству французов. Нечто вроде инквизиции во имя человеческого достоинства
французов» («Июньское солнцестояние» — «Solstice de Juin», p. 270).
253
пируется в пурпур: но все это происходит на частной сцене; оказавшись на площади, в
лучах настоящего света, под настоящим небом, актер плохо видит вокруг себя, плохо
стоит на ногах, спотыкается, падает. В припадке здравого смысла Косталь восклицает:
«Какой же, в сущности, вздор все эти «победы» над женщинами!»1 Да, ценности,
подвиги, предлагаемые нам Монтерланом, — просто жалкий вздор. Высокие деяния,
которыми он упивается, — это опять же всего лишь жесты, но никогда не свершения: его
приводят в волнение самоубийство Перегрина, дерзость Пасифаи, изысканное поведение
того японца, что дал укрыться под своим зонтом противнику, перед тем как свирепо
наброситься на него на дуэли. При этом он заявляет, что «личность противника и идеи,
