 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
«переплета» жестких социальных зависимостей становится условием существования такой
системы. С другой стороны, и культурные стандарты высвобождались из непосредственной
связи с конкретными формами человеческой деятельности и общения, становились
предельно абстрактными формами измерения человеческих действий и поступков. Они
складывались в системы нормативов, определяющих методику приложения и использования
человеческих сил, их накопления и преобразования. Знание их и умение ими пользоваться
обещали успех. Культура зачастую подменялась наукой, со-знание — знанием. Духовный
поиск замещался духовным производством. Творчество сдвигалось к границам культурной
деятельности. В центре ее оказывались нормы-эталоны, указывающие на образцы
культурной жизни. Образцы указывали на то, как следует действовать, думать, общаться.
Культура приобретала сильный методологический акцент, поскольку сближала эталоны и
правила поведения: поступай так-то и так-то, и ты будешь соответствовать высшим
стандартам.
Проблема личности фактически сводилась к проблеме «подтягивания» индивида к
имеющимся уже образцам. Его внутренняя активность имела значение лишь в смысле
энергии действия, но не в смысле формы и содержания последнего.
Проблема выбора в этих обстоятельствах утрачивает свой собственно культурный смысл.
Она связана теперь не только с творческим усилием личности, сколько с расчетом
необходимых шагов для продвижения по структурной решетке внешних стандартов. Выбор
оплачивается не творческим усилием, а подчинением тем или иным внешним формам.
Вопрос — не в преодолении внешнего стандарта, а в правильном подключении к нему, в
правильной подпитке за счет культурных образцов, в эффективном потреблении культурного
богатства.
Культура, мобилизуя творческие силы людей, сделала все для того, чтобы создать мощную
социальную машину наращивания человеческих производительных способностей, для
создания соответствующих социальных (экономических, юридических) «органов»,
обеспечивающих непрерывную работу этой машины, непрерывный прирост богатства.
Создав базу для работы этого социально-экономического механизма, культура сама
постепенно втянулась в его работу, стала элементом новой социальной механики, сама стала
машиной, средством приспособления людей к условиям механической и экономической
целесообразности.
Тем самым культура как бы отрывалась от непосредственно индивидного бытия людей, от их
собственно личностного развития, становилась внешней по отношению к ним. Но поскольку
стала явственной эта позиция культуры, отождествившейся с внешней социальностью,
постольку обозначилась и проблема культуры «внутренней», т.е. непосредственно
вырастающей из индивидного бытия людей.
Понятие «внутренней» культуры при всей его неопределенности и метафоричности
указывает на некое культурное пространство, в котором люди строят свое бытие независимо
от внешних социальных и культурных стандартов.
К концу XIX столетия стало ясно, что сфера эта весьма широка и, судя по всему, имеет свои
собственные формы. Более того, оказывалось, что внешняя культура не способна освоить это
пространство, уже плохо поддающееся культурным стандартам, непрозрачное для внешней,
«сверхиндивидной», т.е. абстрактной, рациональности.
С точки зрения внешней культуры, культура «внутренняя» представлялась чем-то
периферийным, подозрительным и даже иррациональным.
Внешняя культура не могла освоить пространство индивидной самореализации людей,
«внутренняя» культура не обладала средствами практическими и научными — для
предметного и социального закрепления своих позиций.
