 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
С точки зрения строгой философской методологии концепция личности и среды
представляется уязвимой. В ней не проясняется понятие среды, а если это понятие
редуцировать к уровню взаимодействия человеческих индивидов, то и вся концепция, по
сути, рушится. Но в нашем рассуждении методологическая строгость не имеет
первостепенного значения. Гораздо важнее понять ту социально-историческую атмосферу,
ту «социальную среду», в которой эта концепция стала возможной, вошла в состав
практически действующих правил повседневного поведения людей.
Понимание личности как гражданина, как человека, наделенного неотъемлемыми правами и
обязанностями, утверждалось в меняющемся обществе, обществе, состоящем из граждан,
функционирующем постольку, поскольку за всеми его членами — исключая детей,
преступников и невменяемых — закреплялись права быть хозяевами своих сил,
способностей, своей деятельности, имущества и богатства. Обычно, когда становление
индустриальных обществ напрямую связывают с победой капиталистических общественных
отношений, акцентируют внимание на теме частной собственности, а собственность
трактуют главным образом как присвоение богатства, вещей и распоряжение ими. В данном
случае важно подчеркнуть, что формирование гражданских позиций, отношений и общества
сопряжено прежде всего с утверждением человеческих индивидов в качестве субъектов
своей собственной жизни и деятельности, своих задатков и усилий, различных приложений и
реализаций своего бытия. Гражданство фиксирует минимальную степень субъектности, но
распространяет ее на всех членов общества, делает свое общество гражданским.
Формирование такого типа общества меняет его отношения с государством: общество
отделяется от государства, противопоставляет себя государству, стремится поставить
действия государства в рамки определенных правил.
Конечно, государство всеми доступными ему средствами пытается удержать механизмы
власти в своих руках. Более того, в XV — XVIII вв. в процессе формирования
индустриальных обществ в Европе государства способствовали укреплению
промышленности и распространению торговли; так было во Франции, Англии, Голландии,
Испании. Тем не менее интересы развивающихся обществ и государств, сохранявших
традиционные властные структуры, т.е. возможность прямо вмешиваться в экономические,
юридические, технологические аспекты деятельности людей, приходят в противоречия.
Буржуазные революции и образование США как раз и фиксируют самое решительное
наступление общества на государство, стремление общества юридически определить и
ограничить функции государства и его аппарата. В законах Англии, Франции, США и
последовавших за ними стран эта воля общества закрепляется правовым образом.
Государство оказывается отделенным от общества, как Церковь оказывается отделенной от
государства, а образование — от Церкви. Государство определяется как одна из подсистем
общества (хотя по-прежнему и самая могущественная). Выше государства — власть закона.
Государство становится правовым.
Разумеется, здесь выделена тенденция, направление, в котором развивается общество,
которому так или иначе вынуждено соответствовать государство. На деле оно постоянно
стремится сохранить или даже увеличить свою власть над обществом [1]. Но делать это
приходится теперь в рамках законов, регламентирующих и функции государственного
аппарата, и его финансирование, и его подотчетность обществу. Государство вынуждено
считаться с силой общества, с тем, что в обществе на законных основаниях действуют
разные политические силы, претендующие на власть.
1 Это в значительной мере характерно для России, где власть государства над обществом
сохраняется до конца XX в.
Если применительно к традиционным обществам политика может рассматриваться как
проведение государством в обществе определенных интересов, как давление государства на
общество, то в обществе индустриальном обнаруживаются другие векторы политики.
