 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
что называется, выскочила замуж за человека, которого нисколько не любила. Марта выучилась тому,
как совладать с жизнью: если делать то, что от тебя ожидают окружающие, то тебя не будут больно
задевать. С раннего детства она привыкла быть хорошей маленькой девочкой. Оказалось, что муж был
во многом очень похож на ее отца - такой же злой, грубый и бесчувственный человек. Но она знала, что
сумеет выжить.
Обращение к психотерапевту означало, что Марта хочет получить от своей жизни больше, чем
простого выживания. «Получить больше» означало, что она должна самым радикальным образом
изменить свое отношение к жизни, а это потребует от нее гораздо большего, нежели одной только
решимости. Если прежнее отношение давало ей возможность выжить, то отказ от него означал, что
выживание оказывается под вопросом. Хотя текущая ситуация Марты была такова, что реальная угроза
выживанию отсутствовала, отказ от оборонительной позиции и открытие себя жизни порождало те
самые чувства ранимости и опасности, которые были ей хорошо знакомы в детстве. Невзирая на свои
довольно немалые годы и неординарность натуры, под всей благопристойной и даже благополучной
внешней оболочкой моя пациентка продолжала оставаться напуганной маленькой девчушкой. Она по-
прежнему страдала от беспокойства, испытывала ощущение дискомфорта и не чувствовала себя в
безопасности.
Если дорога к радости проходит через необходимость капитулировать перед своим естеством -
иначе говоря, перед своими чувствами, - то первый шаг в терапевтическом процессе заключается в том,
чтобы ощутить и выразить свою печаль. Когда человек потратил пятьдесят один год только на то, чтобы
выжить, то его история довольно печальна. Чтобы выразить подобную вселенскую печаль, человеку
нужно плакать и плакать; но хотя у Марты на лице можно было прочесть печаль, заплакать ей оказалось
очень трудно. Лежа в запрокинутой позе на биоэнергетическом табурете, Марта ощущала в своем теле
дискомфорт. Когда я стал призывать ее воспользоваться голосом и издать какой-нибудь устойчивый
звук, то результатом стал непродолжительный плач, сопровождаемый словами «о Боже, о Боже».
При всей своей краткости слова «о Боже» - это самое глубокое и самое неподдельное воззвание
человека о помощи. Все мы время от времени произносим эти слова, если доходим до такой точки, где
давление или боль начинают казаться чрезмерными. Это не плач человека, который стремится выжить
и считает, что ни при каких обстоятельствах не должен сломаться. Мы исторгаем из себя эти слова,
когда чувствуем, что больше не в состоянии вынести все «это», когда чувствуем, что «это» уже слишком.
Поразительно в них то, что если произнести их хоть с каким-нибудь чувством, то они легко могут
переродиться в плач. Само слово «Боже» с двумя его согласными - «б» и «ж» - и краткими гласными
звуками после них в чем-то напоминает рыдание. Когда люди начинают горько плакать - иными
словами, рыдать, - то они часто будут совершенно спонтанно бормотать «о Боже, о Боже!». Когда Марта
произнесла эти слова, я предложил ей рассказать Богу все то, что она чувствует. Ведь как бы человек ни
думал о Боге - то ли как о религиозной святыне, то ли как о сверхъестественной силе, - он может излить
перед ним свое сердце без опасения, что будет унижен или отвергнут. Гораздо легче сказать «я страдаю»
Богу, нежели доверить эту печальную истину другому человеку, по поводу которого вовсе нет
уверенности, что он на самом деле хочет ее услышать. Реакция Марты на мое предложение раскрыться
перед Богом была такова:
«Вы банальны. В вас нет ничего стоящего. Вы меня не любите. Не знаю, что именно я чувствую, -
я чувствую, я чувствую, я чувствую что-то, но не знаю, что именно». Если человек не знает, что он
чувствует, то это ужасная путаница в своем Я, полное отсутствие самосознания, совершенно
неадекватное восприятие себя как личности. В таком состоянии человек просто обязан чувствовать себя
плохо. И я спросил ее: «Разве вы не чувствуете себя ужасно?»
«Да, - ответила она, - я действительно не чувствую себя хорошо. Я ни капельки не счастлива. Я
ощущаю в себе бездонную печаль. Я чувствую себя очень и очень печальной». Но она не заплакала, а
вместо этого добавила: «Вот, не могу как следует раздышаться».
Затем она произнесла: «Я еще к тому же очень сердитая и злая». Голос у нее при этом был совсем
тихий. И звучал он так, словно принадлежал ребенку. Когда я обратил на это ее внимание, она ответила:
«Мне очень трудно выразить любую мысль словами. Точно так же у меня бывает в общении со всеми
людьми. Я не умею говорить. Я, как и в детстве, продолжаю думать, что детей, как выражался по этому
поводу мой отец, должно быть видно, но не должно быть слышно».
