 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Обратила внимание, что ей часто встречается калека, чаще, чем, если бы это было случайностью. Что
это? Намек на то, что и она скоро станет калекой? Непонятно. А тут еще эти машины, которые загадочно
следуют за ней, останавливаются радом, иногда чуть ли не сбивают с ног. Зачем они следят, что это
значит? В решимости все выяснить останавливает загадочные машины и прямо спрашивает шоферов:
«Что вам от меня нужно?» И никогда не получает вразумительного ответа. Нарастает растерянность, а
тут еще прохожие говорят: «Пора тебе в могилу». Все становится еще более мерзким и запутанным. Днем
и ночью в поисках ответа лихорадочно работает мозг. Пытается рассказать о своей беде друзьям,
близким. Но никто не хочет ее понять. Никто не хочет принимать участия в ее ситуации, все
предпочитают спокойную жизнь, оставляя ее один на один с бедой. Никто ей не верит. Муж зачем-то
вызывает психиатра. Последний затрагивает самую уязвимую струнку: обещает, что все загадочное
прояснится, если она ляжет в психбольницу. Муж и родственники уговаривают ее послушаться врача. В
конце концов, надеясь, что в больнице, как говорит психиатр, ей. все станет ясно, она по своей воле
госпитализируется. [Тут видна шизофреническая нецельность логики. Не считая себя больной, ложится в
психбольницу в надежде на помощь психиатров. Человек с цельной логикой, который считает, что его
социально притесняют, не стал бы ложиться в сумасшедший дом, даже если бы его уговаривали.]
Поначалу ее надежды оправдываются: врачи ее внимательно слушают, не спорят, даже как будто верят.
Но вот подробно расспросив, перестают обращать на нее внимание, назначают кучу лекарств. От
лекарств становится еще тяжелее, совсем невыносимо. Чувства деревенеют, она начинает плохо
соображать, какое-то тягостное, мучительное ощущение появляется в душе. Жалуется врачам, что от
лекарств ей стало хуже, а врачи в ответ увеличивают дозу. Ей еще хуже — врачи снова увеличивают
дозу.
[Это нередкая ситуация: больной плохо переносит лекарства, а психиатр считает, что причина в
маленькой дозе. Подобные больные на всю жизнь сохраняют ненависть к лекарствам и больничным
психиатрам.] Ужасный замкнутый крут. Соседи по палате — настоящие сумасшедшие, на окнах решетки,
выходить нельзя. Врачи больше ею не интересуются. Кажется, что попала в какой-то свинарник или
концлагерь. Приходящие родственники спрашивают, не стало ли ей уже все понятней. Но как и почему
ей должно стать понятней?! Живет в тяжком лекарственном дурмане. В конце концов ее выпускают.
Несчастная, униженная, но не сломленная Света решает продолжать поиски и борьбу. Однако
бороться в одиночку с тайным врагом — малоперспективно. Просит о выезде в Швейцарию. Там, на
свободном Западе, в случае продолжения преследований можно нанять независимого детектива, найти
преследователей и судиться. Западная общественность не позволит среди бела дня у всех на виду
издеваться над невиновным человеком. Забрезжила надежда — только бы уехать отсюда.
Света ходит по инстанциям, пишет письма высоким начальникам. Добивается, доказывает,
просит. И вдруг как нож в спину — ее снова госпитализируют, уже насильно. Трудно передать
моральные мучения, которые ей приходится претерпевать в больнице. Ей там так плохо, что она даже не
знает, что хуже — преследования или госпитализации. Снова унижения и лекарства. В
полубессознательном состоянии ее выпускают. Она остается без работы, так как ее без ее согласия
переводят на инвалидность. Преследования же не только продолжаются, но и выходят на новый
уровень. Сплетни о ее личной жизни начинаются по месту жительства. Видимо, с помощью
аппаратуры, спрятанной в квартире, наблюдают за каждым ее шагом. Какое же унижение, когда кто-то
подглядывает, как она идет в ванную! Не желая давать пищу для сплетен, садится в комнате на стул и
неподвижно сидит. Но разве это выход из положения?!
Унизить человека — это еще не все. У Светы появляется предположение, что пытаются
проникнуть в заповедную зону — мир ее мыслей и чувств. Слышала, как ученый по телевизору говорил,
что возможно управление психикой с помощью техники. Ученый называл это «робототехникой».
Возникает страх — а что, если преследователи воспользуются этим. От такой мысли становится жутко.
Ухудшается работа мышления. Мозг навязчиво вынужден обдумывать громоздкие философоподобные
конструкции. Из-за пустяка приходится думать о сотворении мира. Это утомляет. Появляются
насильственные мысли. Иногда кажется, что настроение меняется как-то само по себе, что наводит на
мысль об управлении ее душой. Однако однозначной убежденности, что ее психикой управляют, нет.
[Развернутого, яркого синдрома Кандинского—Клерамбо у нее нет. Синдром представлен
рудиментарно.] Это, как и многое другое, у нее амбивалентно.
Наиболее тягостны насильственные мысли о восемнадцатилетней дочери Оле, о том, что и с ней
